УТРО ПЕРВОГО ДНЯ

    Некоторые любят говорить, что когда они были детьми, то были глупые, а вот теперь, мол, поумнели. Не знаю – может быть у кого-то и так, но мы с Вовкой никогда не были дураками. Особенно - он! Это я говорю не для того, чтобы выпятиться, а так оно и есть. И в этом повествовании, когда нам шарахнуло аж по пятнадцать, нас трудно было принять за несмышлёнышей. А дело было так: позвонила нам Зинаида Петровна, учительница по русскому и литературе, и предложила в виде поощрения за наши с Вовкой успехи по её предмету отдых на лето в пионерском лагере, где она уже месяц работала директором. Не по путёвкам, конечно, так как наш возраст уже перевалил за детский, а помощниками к воспитателям и вожатым. Мы конечно же согласились. Тем более, что лагерь находился в горах, а "Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал!". Знали бы мы что нас ждёт – ни за что бы не поехали! Впрочем, это относиться скорее ко мне, чем к Вовке. Его сразу же взяли в самый младший – седьмой отряд. И не для того, чтобы он сопли вчерашним детсадникам подтирал и на горшки их рассаживал, а чтобы папой был. Мужской пример им показывал! Там были две симпатичные молоденькие вожатые и толстая добродушнейшая педагогиня лет пятидесяти. В общем, Вовка попал в рай, а меня направили прямиком в ад - в самый старший отряд – в первый! Но ад получился потом, а в начале встретил меня здоровенный накаченный воспитатель - преподаватель физкультуры в какой-то школе на большой земле. Он как увидел, что я почти в два раза мельче его питомцев, так сразу успокоил. “Не дрейфь!” – сказал он мне. – “Будешь жить как за каменной стеной! Будешь у меня вроде как ещё один отдыхающий. Вроде как мой родной сынок. Кушай, плавай, загорай, занимайся физкультурой и всё! Мы тебе мышцы тут подкачаем! Оздоровим тебя!”.
    Подкрепила нас Зинаида Петровна на кухне, так как общий завтрак уже закончился, и отправила знакомиться с лагерем и его окрестностями. Ну что на лагерь смотреть? Хотя, конечно, он был не простой, а ведомственный – зимой санаторий для слепых и слабовидящих, а летом место отдыха для их детишек. То есть и закрытый бассейн с подогревом воды был, и корпуса капитальные, и спортплощадки, и концертный зал и тренажёрный и… Да что там говорить – чистый Артек! Поахали мы с Вовкой и в ущелье углубились. Лагерь прямо в начале его находился. У ущелья и название было такое интригующее – “Монахово”. Там когда-то какие-то монахи в пещерах жили. Красотища неописуемая! Папоротники в рост колышутся, горной малиной и земляникой тропинка усыпана, вода в речушке хрустальная – каждый камешек как драгоценный сверкает и разными цветами переливается. Мы даже далеко ходить не стали – так на малину да на землянику набросились, что не заметили, что на обед пора. Если бы не звуки горна, то наверное до вечера паслись бы. И хотя вроде бы с самого утра мы только и делали, что жевали, но пообедали на всю катушку и с преогромным удовольствием. Кормёжка тут была тоже обалденноведомственная!
    Вышли мы из столовой, - Вовка уже со своим желторотым отрядом, а я со своим. И только я начал подниматься вслед за ребятами к своему корпусу, как навстречу Зинаида Петровна. “Ты, - говорит, - не спеши. Заметил, что твоего воспитателя на обеде не было?”. “Нет, - говорю, - не заметил.”. “Вот! Это потому что он отряд отдисциплинировал сразу, как приехал. У него что-то с матерью случилось и он уехал, а ребята всё равно ведут себя так, как будто он тут. Так что не волнуйся, - сегодня ты один переночуешь, а завтра, если он не приедет, я временно сниму кого-нибудь с других отрядов или привезу замену из города. Ознакомься с расписанием и - вперёд! Ты теперь Тимур, а отряд – твоя команда!”.

ТИХИЙ ЧАС, ВЕЧЕР И ПЕРВАЯ НОЧЬ

    И началось… Ну то, что на тихом часе никто не спал – это ладно. Не малыши всё-таки! И, главное, действительно было тихо. Все распределились по группкам и кто в шашки резался, кто книжку читал, кто в картишки перекидывался – кто чем занимался. И никто не шумел! Я прямо удивился такому. К девчатам я не заходил, так как они заперли дверь и что там делали – не знаю. Но, опять же, тишина была необычная. Зинаида Петровна тоже только подошла к корпусу, постояла и, подняв большой палец правой руки, пошла дальше. Единственное, что меня задело, так это то, что никто не обращал на меня никакого внимания. Как потом я узнал, все думали, что я действительно сынок воспитателя. Но после тихого часа я развеял их заблуждение. Позвал Зинаиду Петровну и мы с ней уточнили "ху из ху". То есть - кто есть кто! Она сказала, что если кто-то не будет меня слушаться, то мигом из лагеря вылетит, так как смена перегружена лишними путёвками именно моего отряда и она имеет полное право на отстрел нарушающих дисциплину. Я тоже строго так посмотрел и вздрогнул. Такие три лба стояли напротив, что ой-ё-ёй! А один даже с усиками и намечавшейся щетиной. И смотрели на меня эти орлы не как на хотя бы равного им хищника, а как на дичь. А девчонки… Красотки, чёрт побери, как на подбор! Аж во рту пересохло от волнения… Но я виду не подал, а сразу же после ухода Зинаиды толкнул речь о центризме. О том, что вся вселенная - так устроена и поэтому ещё не сгинула, к чертям собачим. Сказал, что я буду у них вроде солнца, а они - моими планетами, которые должны подчинятся моим законам притяжения и балистики, а все мы - законам лагерной галактики. Сказал, что хотя мы и почти что ровесники, но короля делает окружение, и поэтому, если они не будут делать из меня короля, то, ни мне, ни им удачи не видать!
    Парни рты открыли от удивления – особенно эти трое, а девчата взвизгнули от удовольствия.
    - Король ты, наше солнце! – пропела одна, и на неё завистливо зашипели.
    - Хорошая реакция! Правильные девочки! – подумал я.
    И только я это подумал, как другая хитро так спрашивает:
    - А фрейлины будут?
    - Какие фрейлины? А-а! Нет! Фрейлины у принцесс и королев бывают, а у короля и герцогов – фаворитки! Да при чём здесь это? Я про короля для примера сказал, чтоб понятнее было.
    - А-а, - разочарованно протянули сразу две.
    Но клички ко мне сразу прилипли. Я для них как липучка для мух. В детстве например ко мне что только не прилипало! И “Профессор” я был, и “Дефорж”, и”Горбоносый Ганибал” и… В общем, – привык! Могло бы прилипнуть и что похуже…
    Ужин прошёл более или менее гладко. Единственное, что меня сразу насторожило, так это то, что трое усатых за две минуты съели свои порции и смели у соседей ещё по одной. И никто не возмутился! Наоборот – те, кто остались без ужина, молча и безропотно убрали за ними посуду.
    - Уголовка! - мелькнуло в голове.
    Но тут меня позвала Зинаида и начала инструктировать по поводу завтрашнего дежурства моего отряда по лагерю и в столовой. Я расписал - кто где будет дежурить и, несмотря на протесты группы усатого, записал их дежурными по столовой. Пусть, думаю, повкалывают!
    Ночью меня привязали к кровати, обмазали как индейца пастой и оставили записку – “Будешь выступать – уроем!”. Удовольствие, доложу вам, стандартное для лагерей, но совсем не стандартное для того, кому оно выпало...

ДЕЖУРСТВО

АЛЬ КЕПОНЕ

ПЕДАГОГИКА ИЗНУРЕНИЯ

МАРШ АПОФЕОЗ

ЛЮБОВНЫЙ ОТЛУП

ОПЯТЬ ВЛЯПАЛСЯ!

    Чем старше становишься, тем меньше хочется писать. Одно время хоть дневники чиркал, а теперь и это не хочется. Тем более что высасывать из пальца и выковыривать из-под ногтя и красить его и полировать дело не мужское, а правда вещь беспощадная и часто очень даже для здоровья вредная. Поэтому чтобы не сдохнуть преждевременно, приходится дозировать по каплям. Да я бы и не записывал, но столько вокруг вранья и всяких идиотских фантазий под идеологической, религиозной, детективной, любовной и всяческой другой наркотой, что тошнит до невозможности. Страшно что-то ещё придумывать! Плеснуть в эту муть чистой воды просто необходимо! Хотя бы для того, чтобы самому окончательно не отравиться...
    Есть мистика или нет – не знаю. Но вот сказал Вовка “Хоть топись!” и утонул не в переносном смысле, а в самом что ни на есть натуральном. В каком-то паршивом искусственном пруду какого-то винсовхоза. Ужас! Это уже после лагеря было. Что я пережил – не передать! Такого друга мне больше никогда не найти! Как будто половина меня утонула вместе с ним. Как это произошло, так никто до сих пор точно не знает, но одни говорили, что на спор пацаны плавали и Вовка спас двоих, а сам утонул. Другие говорили, что он сам делал рекордный заплыв и утонул. Типичная история! У меня такой стресс был, что я ушёл из школы и в медицинское училище поступил. Чтобы, мог спасать людей, если придётся.
    Спасать надо было меня! Я и тут, вляпался по самые уши. Кто бы мог подумать, что встретит меня сплошная зубрёжка. А я и зубрёжка – две вещи несовместимые. У меня ассоциативная память! Это такая поганая штука, с которой запомнить-то что-то и запомнишь, но ничего никогда не выучишь и, ни в какую систему не впишешься. К тому же я попал в первый набор курса фельдшеров-лечебников, а учебников ещё не было. Вот и учились по учебникам для медицинских институтов. То есть даже анатомию зубрили на латыни и досконально. Из этого бреда я только одно название запомнил на всю жизнь и то кажется неточно – стерна-клейда-мастоидеус. Что означает, по-моему, – грудинно-ключично и ещё там какая-то сосцовая мышца. А когда дошли до фармакологии – это была полная труба! Там на одних дозах с ума сойдёшь. Вместо двух нулей один поставишь и можно оркестр заказывать. Сдал только благодаря шпаргалкам. Ими снабжали всех сокурсники - Смурыгин Вовка и Татур Славка. Они сидели в очередь на корточках на карнизе второго этажа, а девчонки поставляли им в ведре на швабре не только рукотворные шпаргалки, но и вырванные страницы из учебников и конспектов. Причём чуть ли не напротив окон учительской и завуча. Такая вот экстремально-отчаянная почта – ты отправляешь записку с вопросами билета – тебе ответ.
    Зато уже к концу учёбы во мне обнаружился талант диагноста. Даже не помня точно симптомов той или иной болезни, я ставил диагноз на раз и в точку. Педагоги удивлялись, но двойки всё равно ставили. Диагноз-то я поставить мог, а вот лечить – чёрта с два!

СЕЛЬХОЗУДОВОЛЬСТВИЯ

    В начале каждого учебного года нас отправляли на уборку табака в подшефный табаксовхоз. Ну и первый год тоже интересно начался. Только поступили и всех, как баранов погнали. А куда было деваться! Сели мы в грузовые машины с открытым верхом и вперёд! Ветерок засвистел, и вдруг как грянул бабий унисон! Да так дружно, как будто бы эти противоположнополые с этой песней и родились:

    Расцвела сирень в моём садочке.
    Ты пришла в сиреневом платочке.
    Ты пришла и я пришёл.
    И тебе и мене хорошо!

    Я такого русско-украинского примитива никогда не слышал. Папаня у меня был из старорежимных интеллигентов, и такая пацанья херня к нам не залетала. Но мне понравилось! Соответствовало простому сегодняшнему сексуальному пробуждению!

    Отцвела сирень в моём садочке.
    Ты ушла в сиреневом платочке.
    Ты ушла и я ушёл.
    И тебе и мене хорошо!

    Ну, это совсем по правде жизни было!

    Расцвела сирень в садочке снова.
    Ты нашла, нашла себе другого.
    Ты нашла и я нашёл.
    И тебе и мене хорошо!

    А это вообще, – в точку и перспективу!
    Только эту песню отгрохали, как следующую, ещё более невероятную по примитиву заорали. Да ещё и на мотив “Мы идём по Уругваю!”:

    Джон в Америке родился,
    Джон в Америке живёт,
    Джон в Америке женился,
    Джон в Америке умрёт!

    Джон Кеннеди, Джон Кеннеди,
    Джон Кеннеди ча-ча-ча!
    Джон Кеннеди, Джон Кеннеди,
    Джон Кеннеди ча-ча-ча!..

    Ну, сельхозработы сами понимаете… Это только вьетнамцы, корейцы, таиландцы и тому подобные сельскохозяйственные таланты в них погружаются как в нирвану. А бездарные избалованные европейские граждане только стонут и мучаются! Девчата сели под навесы и нанизывали себе листья табака на бечёвки, да по две нормы самые талантливые, а мы, как мужская гордая сила кто в грузчики подался, кто… Вот эти вторые “кто” были мы трое. Один всё время, как он говорил, “Из протеста!” коноплю растирал в ладонях и пытался накарябать смолу на папиросочку. Второй без всякой наркоты, как китайский болванчик, только улыбался и хихикал. Ему вообще вся жизнь была “По барабану!”. Ну и я - ветеран ангин и других интеллигентных заболеваний таскать пятидесятикилограммовые мешки с табаком просто не мог. Один раз попробовал и понял, что скорее сдохну, чем что-то заработаю. Кинули мне на плечи это никотиновое богатство, и я зигзагами, и всё больше склоняясь к земле, побежал к грузовику. У самого борта я рухнул и на меня минут десять тряпками махали. Так что сами понимаете – выбора особенно не было. Да и более лёгкие работы были мне не по зубам. Попытался я нанизывать табак на бечёвку, но куда мне было до сельских красавиц! И на кормёжку не заработал. Поэтому сбились мы - отбросы производства и жизни, и организовали стройбригаду “Ух!”, которая вроде бы рыла канавы для полива, а на самом деле периодически фланировала перед девчатами с ломом на плечах. Этим мы как бы намекали на скрытую от государства, но всегда готовую на интимные подвиги мужскую силу. Ну и пели, конечно, для поддержки духа:

    Не хотим мы тратить свою силу
    И работа нам идёт не в жилу!
    Нам табак всем опротивел
    Из терпенья нас он вывел.
    Я в гробу работу эту видел!

    Этот шедевр, конечно же я накорякал.
    Залили мы всё что надо и не надо, так как не особенно следили за водой, и направили нас выбирать землю из парников. Работа тоже земляная. Пару дней лопатами поковыряли и плюнули. И по пол нормы на душу не выработали. И тут наш наркоман, который всё бродил в поисках кондиционной конопли, набрёл на прошлогодние, уже вычерпнутые парники. Мы тут же смекнули чё почём и, разрыхлив землю в этих парниках и на кучах выброшенной земли, потом весь день загорали и рассказывали друг другу байки про баб и космические перспективы страны. В конце рабочего дня приходил учётчик, и только языком щёлкал – по две нормы и больше на брата выходило! Он, конечно, что-то подозревал, но куда ему было против нашего нахальства! В этих совхозах такой бардак был, что никто не помнил и нигде в документах нельзя было найти, что было сделано в прошлом году и где, а уж в позапрошлом тем более. А пространства – до самого горизонта! За день не обскакать на коне!
    Но это работа, а отдых… Как-то наши амбалистые товарищи-грузчики решили себе досуг устроить среди недели. Там какая-то проблема с грузовиками была. Ну а у нас пауза в работе - святое дело. Наркоша конечно опять по коноплю двинулся, второй дебил спать завалился, а я увязался за передовым трудовым отрядом на совхозный пруд.
    Расположились мы на бережку, поплавали, и стали думать как бы ещё интереснее досуг провести.
    - Видите лодку на том берегу, - говорит Исса (Борька(Аблай) Исабаев). – По-моему она не на привязи.
    - Точно! – подтверждает Самурай (Смурыгин Вовка).
    - Плывём! – кричит Яшка Веккер - большой умница и будущий замечательный врач (к нему, как и ко мне, никакое прозвище в медучилище не прилипало), и все трое наперегонки бросаются в воду.
    И вот мы уже в лодочке, как какие-нибудь дворяне, по озеру рассекаем. Я с Яшкой природой любуюсь, камышами, а двое остальных только уточками да гусочками в огромном количестве рядом плавающими.
    - Надо вёслами их глушить, а потом шеи сворачивать! – слышим мы, и первая утка тут же летит нам под ноги.
    - Крутите голову ей, крутите! – орёт Исса.
    - Да вы чё? – орём мы с Яшкой. – Что мы, – живодёры, что ли?
    - Ну, чистоплюи, хреновы! Пожрём как люди и других накормим! Сворачивай им шеи, Самурай, а с вёслами я сам справлюсь!
    Ни слова не говоря, Самурай кидается к нам и, рыча, крутит шеи уже двум уткам.
    В это время на косогор того берега откуда лодка выбегает мужик с двустволкой и пуляет то ли в воздух, то ли по нам. Исса уже не глушит уток, несколько штук которых вокруг лодки бултыхаются вверх лапками, а остервенело гребёт к берегу.
    - Держи! – теперь уже орёт Самурай и суёт мне в каждую руку по две утиной шеи. – Беги через кукурузу на кухню и отдай их нашей поварихе! А мы лодку отгоним подальше и шмутьё соберём!
    И я побежал. Пол кукурузного поля отмахал в горячке и вдруг почувствовал, что руки отпадают. Шеи у уток тонкие, а сами-то они огого какие! Даже без печатей сразу видно, что не совхозные, а частные! А тут ещё соображение заработало – как это я буду в мокрых трусах и с четырьмя утками через посёлок бежать? Ну, явно подставили меня дружки-товарищи. Улики мне, а сами за тряпками! Положил я бедняжек в самой кукурузной гуще у канавы для полива и пошёл к корпусу недостроенного четырёхэтажного здания, где нас разместили. Обида просто раздирает. Подхожу к зданию, а парни уже там.
    - Куда уток дел? – спрашивают.
    - Спрятал. Вечером принесу, герои!
    - Да ты чё? Мы еле успели смыться! Всю дорогу бежали как сумасшедшие!
    - Да ладно, ладно! – махнул я рукой, а сам подумал, что бывают попутчики, собеседники, знакомые, приятели, товарищи, а друзья практически никогда.
    Правда, Яшка как-то стыдливо потупился и погладил меня по плечу, но бог и ему судья!
    Лишь только вечер затеплился синий, сунули мне в руки фонарик и – вперёд! Кукуруза под два метра и выше. Джунгли! Мы когда на сборе кукурузы работали, часто делились на две группы и по голосам пуляли початками. Как в кого попало - тот и выбыл. Иногда, если по голове, то почти взаправду. Так вот лазил, лазил – нашёл! Но не четыре, а три. Одна уточка очухалась и ушла. Нам потом местные рассказывали, что она хоть и со свёрнутой шеей, но приковыляла к родному дому. Хозяин её посокрушался, посокрушался, да в тот же вечер и зажарил. Но там-то покушали, как следует, а нам готовили часа три на сиротском угасающем ещё с ужина огне и так и не прожарили. Правда все хавали – и ничего, а вот меня два дня несло в той же густой кукурузе. Весь грех на меня упал. Сидел я орлом, смотрел на шелестящие верхушки стеблей и думал:
    - За что, а?..
    Дальше, всё интересней и интересней! Только от уток очухался, как тут же другая история приключилась. То, что я с детства был очень любопытный, это почти у всех есть. Но то, что на своей шкуре всё проверял – это не у каждого. Табака высушенного вокруг – море, и мы и цигарки скручивали и огромные сигары, но лишь один я додумался проверять какой кайф от нюханья его родимого. Ну, это видимо опять же оттого, что слишком много читал. Там в исторических романах все аристократы только и делают, что табак нюхают. Да ещё из драгоценных табакерок вынимают.
    Растёр я листья в труху и начал внюхивать. Эти, - которые себя дружочками называют, сгрудились и подначивают: “Давай, давай!”. Ну, я и даю! Минуту нюхаю – никакого кайфа! Вторую, – ни черта! Даже не чихается, о чём подробно и восторженно в литературе написано. Парни говорят - табак высший сорт. Эффект должен быть. И тут я чувствую, что косею. Кумар начался!
    - Мужики, - говорю. – Точно как от поллитры вина эффект.
    - Да ты чё? – радуются орлы. – За поллитру платить надо, а тут дармовой кайф под ногами! Давай, давай!
    - Что-то тошнит. И голова кружится…
    И тут меня как начало полоскать, так все отскочили метра на два. А из носа столько табачных столбиков повыскакивало, сколько и представить никто не мог. Труха трухой, а не заметил, как кучу втянул. Где это добро поместилось в носу – не знаю. Впрочем, шнобель у меня отменный!
    - Никотиновое отравление! – кричит Яшка. – Скорую вызывайте!
    Ну, скорая - не скорая, а два дня опять пролежал.
    - Знаешь что, - говорят парни. – Сегодня вечером мы пойдём виноград тырить. Мускат! Иди с нами. Отвлекись немного, а то просто жалко на тебя смотреть. Дело налаженное – успех гарантирован. Нас местные поведут и ещё из сельхозтехникума ребята.
    - Слава богу – проснулась совесть! – подумал я и освободил наволочку от соломы, которой и матрацовки были набиты вместо ваты.
    Кто в детстве совершал набеги на соседские или колхозные сады, тот знает, какое это удовольствие! Кое-что в этом плане я уже описывал. Но то, с чем я встретился тут, было больше похоже на сокрушительную партизанскую операцию или забойное комсомольское мероприятие. Во-первых, на детей мы уже сильно не смахивали, а во-вторых количество желающих полакомиться было… Я до сих пор не знаю, да никто и не подсчитывал, сколько нас шло с рюкзаками, наволочками от подушек и прочей тарой. Луны не было, и только звёзды слабо обозначали силуэты, топающих по совхозным кушарам след в след. Да ещё и по пути следования, то справа, то слева, к длинной шеренге всё время, молча и бесшумно, присоединялись новые и новые тени, и это были явно не студенты.
    Наконец кто-то из местных распределил нас по рядам виноградника, и мы начали на ощупь собирать урожай. Я не буду описывать тугие и упругие как девичьи груди гроздья винограда – это дело смакуется ещё с библейских времён, но жадность, с которой я их дёргал и запихивал в наволочку, была почти что эротическая. И вдруг кто-то из наших схватил меня, и, прижав к земле, заткнул липкой ладонью рот. Только что всё поле мягко шелестело и вот всё замерло.
    - Что за херня! Вроде ветра нет… – пробормотал прямо над моим ухом старческий голос и, повернув голову, я увидел на другой стороне кустов силуэт сапога.
    - Ба-бах! – грянуло у самого уха и что тут произошло!..
    Весь виноградник вздыбился! Это все одновременно вскочили и бросились бежать в одну сторону, а бедняга сторож в другую. Он даже ружьишко своё выронил и, как мы потом узнали, искать ночью побоялся. Утром его принесли в сторожевой шалаш уже первые законные дневные собиратели винограда, среди которых наверняка были и ночные.
    И конечно у всех всё в порядке, только у меня от такого стресса ещё не очень окрепший от всех предыдущих хохмачек желудок опять не выдержал – всю оставшуюся ночь, и всё утро я снова прятался в кукурузе…
    Отыскал меня Самурай.
    - Валяй домой, - сказал он. – Не в коня корм тебе здесь! Да ты не переживай – мы тебя прикроем. Яшка уже ведёт переговоры с шефом. И ещё это… Ребята твой чемодан доверху виноградом набили. Ты же свой урожай на поле оставил. Смотри, ешь осторожнее! При твоих делах виноград всё-таки не очень… Хлебом закусывай!
    Хотите - верьте, хотите - нет, но только я это услышал, так сразу и выздоровел. И лопал уже дома этот самый вкусный и сладкий в своей жизни виноград за обе щёки и без всякого хлеба!

ДАР ПРОКЛЮНУЛСЯ!

    Началась учёба и, как вы уже в курсе, грустная началась жизнь. Для меня! Когда не своим делом занимаешься, то и заболеть можно! Но мне повезло. Сначала в медучилище пришла Лидия Дмитриевна Попова для добора парней на постановку самодеятельного спектакля “Волшебный факел”. Предполагалось, что медики - народ интеллигентный, да и с нашим директором у неё были очень дружеские отношения. Я, конечно, был в первых рядах и добровольно, так как уже имел опыт, и дали мне роль князя. Остальных загнали в постановку угрозами и льготами, но в дальнейшем никто не пожалел. Кто-то был бессловесным стражником, кто-то нечистой силой, шипящей и гавкающей, кто-то волшебным добрым деревом, а кто-то просто восставшим против эксплуататоров народом. Практически все парни первого курса были задействованы. Моя супруга по спектаклю – очаровательная десятиклассница на мои восторги по поводу её неземной красоты только морщилась и говорила, что её от таких малявок, как я, тошнит. Потом мы узнали, что она уже тогда была беременна и впоследствии в срок родила очаровательную малышку.
    Каждый вечер мы собирались в одном из Домов пионеров и бесились и бренчали на пианино гораздо больше, чем занимались делом. А всё потому, что Лидия Дмитриевна жила в этом же Доме пионеров в полуподвале и всё время убегала по хозяйственным делам к своей маленькой дочке. Эти счастливейшие вечера так заряжали, что я даже лучше стал учиться. Память какая-то нормальная появилась! Но спектакль был поставлен, с большим успехом сыгран на сцене Дома культуры и всё! Кончилось счастье!..
    Зря я так думал. Где-то на небесах программа уже была включена, и теперь Божий перст ткнул меня прямо в макушку. Позагорал я на солнце без головного убора и попал в инфекционное отделение с менингитом. Потому что клещи перед этим в горах кусали не раз. На энцефалит подозрение было. Три дня голову раскалывало от невыносимой боли и такие радужные калейдоскопы крутились перед глазами, что ужас! Температура тоже зашкаливала, но интоксикации не было. Просто было очень жарко. Я находился на грани жизни и смерти, а когда взмолился и пообещал высшим силам за выздоровление то, благодаря чему вы эти строчки сейчас читаете, то на пятый день вдруг выздоровел. И тут началось… Везде звучала музыка. Да не простая, а симфоническая. Причём я мог промычать каждую партию любого инструмента. Вначале я думал, что это звучат провода, или ещё что-то, но потом обнаружил, что музыка звучит отовсюду. И хотя моё музыкальное просвещение было практически нулевое, но интуитивно я сразу заподозрил, что такой музыки ещё никто не написал. Получил я первую стипендию (двадцать рублей!) и помчался покупать гитару, чтобы хоть как-то можно было воспроизвести то, что звучало так красиво и могуче. На гитару денег не хватило, а рядом лежала красивая и всего за восемь рублей скрипка. Купил я её, принёс домой, натянул струны и, весь дрожа от нетерпения, провёл смычком. Тишина! Ни звука!
    - Брак! Опять подсунули брак! – понял я, но на всякий случай побежал к Филимону Ивановичу, у которого была скрипка.
    Тот улыбнулся и натёр смычок канифолью…
    Только я выучил до-ре-ми-фа-соль-ля-си, так сразу стал записывать мелодии моих симфоний. Это было похоже на зашифрованные наскальные записи первобытного человека. Проиграть написанное мог только я. И вдруг голос прорезался! То есть не совсем с потолка, так как я и в детстве пел “У дороги чибис, у дороги чибис!..” и всякое такое. Но тут где-то на втором курсе я как-то открыл рот, а оттуда такая иерихонская труба завыла, что я, аж присел. Ну это я вам скажу… Такое ощущение, что ты – Бог! Ну только что не было и вдруг!.. На одной низкой ноте даже стёкла в окнах начинали дребезжать, а зубы готовы были выпрыгнуть. А тут Новый Год! Я и выбежал в горячке на сцену. Бодро так и очень громко начал: “Рисует узоры мороз на оконном стекле!..”. Все аж замерли от неожиданности. Я ещё поднажал и всё! На верхней ноте захлебнулся. Баянист в одну тональность, в другую – бес толку! А я был в таком шоке, что сориентироваться не смог. Потом долго разные специалисты выясняли, то в самодеятельности, то в консерватории, то в филармонии, то ещё бог знает где - бас у меня, баритон или драматический тенор.
    Похожая история произошла с моей родной тётушкой. Только удар сверху был не с плюсовой температурой, а с минусовой. Она в пять или шесть лет как-то заблудилась и замёрзла. Когда её нашли и отогрели, то у неё открылся дар видения, как прошлого, так и будущего. Будучи ещё ребёнком, она в игре с подругой схватила её за руку и, вдруг впав в транс, начала рассказывать со всеми подробностями историю о кораблекрушении, где её папа был капитаном. Но главное, она сказала, что её папа приедет через три дня, и через три дня, пропавший без вести два года назад, папа приехал…
    К студенческим годам тётушка уже научилась произвольно входить в транс. Сокурсницы иногда пользовались этим, но время было атеистическое, училась она в медицинском институте, потом была партийной… Задавливала она эту свою способность как могла, никому о ней не распространялась и, в конце концов, успешно задавила. Иногда эти трансы ещё накатывали, но всё реже и реже. Как-то ей прислали из Канады альбом со снимками развития раковых клеток в разных стадиях и прочим материалом по профилю её диссертации, но сопроводительное письмо задержалось. А через два дня защита! Задрожала моя тётушка от нервного напряжения и вдруг увидела весь материал, да ещё и переведённый на русский язык… И последний раз, уже восьмидесятилетняя, проходя мимо киоска с продажей лотерейных билетов лото-спринт, она неожиданно указала парню, покупающему билет не на тот, который он взял, а на другой. Парень купил, развернул билет, а там “Москвич-412”...
    Мда-а… Так вот голос-то появился и на скрипке я уже даже кое-что своё выпиливал, а зубрить надо было не квинтовый круг, а “Внутренние болезни”, “Акушерство и гинекологию”, “Венерические болезни” и так далее и тому подобное ассорти.

"НЕТ РОМАНТИЗМУ! ЗАКУСКА НЕ ТА!"

    Мужиков у нас было не больше пяти на группу из сорока человек и мы инстинктивно держались дружной кучкой. Тем более что женская часть состояла из разновозрастных гражданок. Некоторым было, как и мне, по пятнадцать-шестнадцать, а некоторым по тридцать лет, а то и больше. К тому же кто-то и в колониях уже посидел и ожесточился и огрубел очень и очень. И многие считали каждую копеечку. Стипендия же была, как я уже говорил, – двадцать рублей! Это столько же раз в столовой как следует пообедать. И то за экзаменационную тройку её отбирали. А где-то подработать было очень трудно – днём учёба, а вечером практика в больнице. К тому же многие снимали углы в частном секторе. Да и в лохмотьях не походишь! Bыглядеть тоже надо по-человечески - девчонки всё-таки!.. Однажды поймали одну хронически голодающую девочку за кражей стипендии у кого-то и такой самостийный трибунал устроили, что она от позора и стыда убежала и где-то на разъезде у своего нищенского дома бросилась под поезд. Её ещё волокло километров десять, и такое кровавое месиво было, что еле опознали. Лучше бы милицию вызвали и в колонию запекли!..
    Мда-а… Толпа – это страшная и, в основном, разрушительная сила! И я это ощутил на себе тоже. Не люблю я распространяться насчёт лирики и её беспощадных ударов, но без этого трудно будет понять мотивы дальнейших моих “фокусов” спровоцировавших гнев толпы. Не знаю как у других, а у меня интерес к дамскому полу всё разрастался и разрастался, а дальше романтизма - никуда! Все эти “Айвенго”, “Женщины в белом”, “Джейн Эйры”, Фениморы Куперы, Майн-Риды и тому подобная сладкая чушь и застольный бред забили мне мозги с детства так же как Тому Сойеру, но у того уже в детстве подружка была – Бекки Тетчер, а у меня, в основном, только вздохи. Для меня все дамы были вроде бы как инопланетянки. И вдруг этих инопланетянок вокруг - море! Самых разноцветных и разновозрастных! И толку – никакого! Вроде бы в меду сидишь, а попробовать – ни-ни! И почти все заводят романы на стороне, а на нас, сокурсников, смотрят лишь как на бесполых подружек. Все их тайны для нас – откровения, и мы главные советчики в их амурных делах и модных приговорах. А нам – ни-ни! Раздразнили донельзя!
    Ну остальные парни читали наверное меньше и потому быстро устроились. По той же так презираемой мной схеме “Дважды-два – четыре!”. И то не в своём родном коллективе, а на стороне. А меня эти “Аэлиты” чуть было до неврастении не довели. Чтобы не заболеть, плюнул я на их инопланетное происхождение, да так плюнул и озлобился, что слишком! То одну хлопну по попке, прилюдно, то другую... Доигрался до того, что девчонки схватили меня как-то на большой перемене, затащили в пустую аудиторию и чуть было не лишили детородной перспективы. Вроде бы в шутку, но в коллективном азарте всякое бывает, и я перепугался ого-го как. Всё-таки медички!.. Да и то, что среди них есть бывшие уголовницы не очень утешало…
    Вырвался я, с трудом отдышался, и какое-то время вёл себя пристойно. Но тут грянуло очередное сельхозудовольствие. Как я уже говорил, наше медучилище ежегодно шефствовало над табаксовхозом. А там каждый раз после работы наступал волнующий вечер. Парни надёргали девчонок из работающего рядом с нами сельхозтехникума и разбрелись кто куда. Кое-кто из наших дам тоже в благословенную темноту не в одиночку углубился. Один я как перст туда-сюда шастаю среди оставшегося медового улья и облизываюсь и злюсь всё больше и больше. Типичные вечные “Страдания юного Вертера”, но уже на другом историческом отрезке и в других декорациях, ситуациях и материале! Поэтому злюсь не только от того, что на голодной диете нахожусь, а и от того, что я, полный романтики и тончайшей духовной организации, с дулей в карманах хожу, когда одноклеточные благополучно нетрудно и вкусно размножаются. Да и раздражало ещё то, что слишком уж гордо ходят этакие вроде бы недотроги и почти литературные по виду Ассоли, а сами только о самцах думают, а не о Греях. И вот, наверное, для того, чтобы показать всем действительную сущность этих воздушных созданий, я снова начал прилюдно презрительно хлопать их по упругим попкам. Ну и, конечно, опять дохлопался!..
    Наша группа жила в одном из отделений табаксовхоза в почти достроенных коттеджах. Это большой зал и три небольшие комнатки. В зале на матрацах располагалась основная женская половина, в двух комнатах, тоже на матрацах парни, и в одной, на нормальной кровати педагог. В том коттедже, где жил я, нас парней было шестеро, а дам человек восемнадцать.
    И вот в один прекрасный послерабочий вечер парни как всегда прифраерились, наодеколонились и только собрались на свидания, как кто-то из дам им и крикнул:
    - Тащите вашего шутника юмориста! Допёк он нас! Мы с ним сейчас разберёмся! Мы его сейчас посватаем! Тут сразу три не против!..
    - Ура! – сказали парни и, думая, что это одна из очередных игр, бросились ко мне.
    Меня как волной холодной обдало. Я сразу всё понял. Тем более что опыт уже был. Но моё отчаянное сопротивление парни приняли за кокетство и, дружно оторвав от пола и подняв над головами, как ленинское бревно понесли к залу.
    - Мужики, вы что? Они же из меня сейчас фарш сделают! – заорал я. - Ножик хоть дайте для защиты! Ножик!..
    - На! – сказал кто-то и тоже в шутку сунул мне в руку увесистый складной нож.
    Дверь распахнулась, и, казалось, тысяча женских рук вцепились в меня. Вырвав у парней, они втащили меня в зал. И тут же с оглушительным ударом дверь захлопнулась, и увесистый крючок заблокировал её.
    Парни оторопели. Это уже была явно не игра, и они начали стучать и требовать моей выдачи.
    - Мы вам его девушкой выдадим! – крикнул какой-то прокуренный сиплый голос, и я выдернул лезвие ножа.
    - Ножик! У него ножик! – раздался визг, и агрессивная масса отшатнулась.
    Я метнулся в свободный угол зала и, почувствовав спиной защитный тыл стен, выставил нож. Человек шесть разгорячённых далеко не юных и некрасивых баб тяжело дышали в метре от меня. А одна самая азартная делала рывки, но свист лезвия отбрасывал её.
    - А ну, откройте немедленно! - раздался за дверью требовательный голос.
    Крючок откинулся и растерянно улыбаясь вошла педагог – хирург Татьяна Петровна. Она тоже думала, что то, что происходит - игра.
    - Ножик! У него ножик! – завопили нападавшие.
    - Где? – так же улыбаясь, спросила Петровна и обыскала меня.
    Ножа не было.
    Петровна поняла, что её разыгрывают, и направилась к двери. Я по стеночке, по стеночке за ней. Но только она вышла, как самая азартная тётка бросилась к двери и снова набросила крючок, а я метнулся обратно в угол и опять раскрыл нож. Он был спрятан в молитвенно сложенных ладонях. Как я додумался это сделать – не знаю. Всё произошло как бы само собой.
    В дверь опять замолотили, а несколько парней побежали к окнам. Схватив кирпичи, они приготовились бить стёкла, чтобы прийти мне на помощь. Моё бело-зелёное лицо, вздыбленные волосы и сверкающее лезвие не требовали комментариев и сомнений.
    Крики парней, уже нешуточные крики Петровны и, главное, затянувшееся время сбили остроту психоза. Предупреждающе дёргая ножом, я рывками добрался до двери и, откинув крючок, сложил и выронил нож прямо в профессиональные руки Петровны...
    В этот же день меня дислоцировали в другое отделение совхоза, а потом и домой. От греха подальше! Но самое интересное то, что во всей этой заварушке никто из тех, кого я хлопал по попкам (а я хлопал только хорошеньких!), не участвовал. Они сидели в глубине зала на матрацах очень перепуганные и даже пытались остановить это зашкалившее безумие. С одной из них я даже впоследствии подружился. Романтика – не романтика, а брови у неё были как у лебедя, кожа - шёлк, фигурка – балет. Да ещё и оказывается “Алые паруса” её любимая книга…

УЗНИК СОВЕСТИ

    Пиликанье на скрипке и мой голос сразу поставили меня на ступеньку выше простых медицинских сокурсников. Тем более что я быстро освоил вокальные азы и свободно гулял по репертуару Иосифа Кобзона, Льва Лещенко, а, главное, Муслима Магомаева. Я конечно не подавал виду, что я особенный, но внутри нос задрал до потолка. Потом уже я узнал, что это не исключение. Оказывается, все певцы считают, что схватили Бога за бороду. Мания величия и ядовитая ревность к коллегам у них – норма! Тут поистине – “Два короля на троне не сидят!”. И когда меня пригласили в клуб, я с удовольствием отметил, что ни у кого в местной самодеятельности нет голоса с таким диапазоном и бархатным тембром, как у меня.
    Но меня оказывается пригласили не из-за голоса, а из-за скрипки. Там разучивали к смотру самодеятельности увертюру к кинофильму “Дети капитана Гранта” и чисто для вида им нужна была хоть одна скрипка. Представляете – три трубы, три саксофона, два тромбона, три кларнета, два аккордеона, оглушительные ударные и моя жалкая скрипочка! Музыканты старались, конечно, где-то почти умолкать, чтобы дать мне соло, но всё равно я даже сам себя плохо слышал. Но оркестр – не баян какой-нибудь, и это утешало. Тем более что и голосу моему нашли применение – меня включили в концертную бригаду. Одновременно с шефскими концертами мы малым составом давали и платные, и с каждого я получал десять рублей. Это для студента ого-го сколько! Я сразу купил себе чехословацкие корочки (туфли) и всё прочее эстрадное, да и просто бытовое очень приличное обмундирование. Но главный кайф в этой деятельности был – танцы! Раз в неделю мы всем эстрадным составом сидели на сцене в лучах прожекторов, а внизу перед нами был такой цветник, что глаза разбегались. Наши руководители, прожжённые духовые пьяницы, только языками щёлкали: “Ах, какие сурдиночки у этой!.. А у той, у той!.. А вирзошнички, вирзошнички!..” (Переводить не буду - сами догадывайтесь!). И пел я конечно под оркестр, что для моего гонора было очень даже благотворно. Слава моя росла и росла благодаря такому сопровождению.
    Сыграем мы три-четыре пьесы, спою я что-нибудь вроде “О-го-го хали-гали!” и взрослый состав идёт в предбанник на перекур и на заправку, а молодёжь под магнитофонные визги спускается в зал. Пока в предбаннике идёт священное алкогольное таинство, мы знакомимся с девчонками, танцуем с ними и иногда назначаем свидания. Нас даже просили это делать, чтобы заманивать побольше людей. После перерыва все очень довольные этой жизнью опять рассаживаются (взрослые уже с красными рожами) и снова несколько пьес, пара песен и опять перекур.
    Танцы – есть танцы! Тут такие страсти кипели, что ой-ё-ёй! И всё традиционно из-за дам. То кто-то кого-то полной бутылкой ёмкостью 0,8 огреет по голове, то драка и поножовщина… Милиция всё время дежурила, но не успевала вовремя подскочить. А может быть и не хотела… Тем более что бывали и смертельные случаи...
    Раз очень яркая девушка попросила меня проводить её домой. И не для лирики, а вроде бы как для охраны. Какие-то очередные пьяные лбы прицепились к ней не на шутку. Ну, какой я охранник? Но дама просит! А я вроде бы авторитет. А раз авторитет, значит сильный. Значит – мужчина! Вывел я её с чёрного хода, и только мы отошли с полквартала, как из клуба выбежало человек пять бугаёв, которым уже было где-то под тридцать. И к нам! Я сразу понял, что один-то я убегу, а вдвоём вряд ли. Откуда соображение приходит в таких ситуациях - не знаю, но я быстро завернул даму под уличный фонарь, сказал “Стой спокойно!” и встал так, чтобы было видно наши лица. Между нами и бугаями шла ещё одна пара и так как они были в тени, то бугаи, не разобравшись, сбили парня с ног и начали пинать его. Я сразу понял, что и меня ждёт то же самое, и мозги мои заработали ещё шибче.
    Отметелив парня бугаи, ринулись к нам. Поняли, что не того ухайдокали! По инерции проскочив мимо, а может быть и для того, чтобы отрезать путь к бегству, они развернулись и, тяжело дыша, пахнули на нас свежим алкоголем. И только собрались эти самцы делать из меня котлету, как я им выпалил:
    - Это не моя девушка, парни! Не моя! К ней все пристают, и она попросила меня проводить её. Хотите тоже проводить, пойдёмте вместе. Так будет ещё лучше! Но так как я обещал проводить её до самого дома, то и я провожу!
    Бугаи дёрнулись и замерли.
    - Проводим девушку? – не давая им опомниться, ещё раз предложил я.
    - Ну да… - начал видимо главный претендент.
    - Да это же певец! – узнал меня другой.
    - Ну пойдём… - уже спокойнее сказал главный и мы пошли.
    Представляете себе эту картину – пять бугаёв вокруг и я с девушкой в центре? Так и дошли до её частного домика. Всю дорогу я очень спокойно и с уважением беседовал с бугаями. По дороге вдруг выяснилось, что главный работает учителем в школе. Представляете? Остальные тоже как в волшебной сказке постепенно превращались из чудовищ в нормальных и вполне мирных граждан. Пропустил я девушку за калитку и, пожелав всем спокойной ночи, ушёл. Дней через пять я встретил её на улице, и она поведала мне про свою плату за красоту. Сплошные драки вокруг неё. Даже отец два раза в реанимации лежал. Его за удачливого самца принимали.
    - В первый раз всё мирно закончилось! – сказала она и с надеждой посмотрела на меня.
    Но я как вспомнил тот вечер, так только посочувствовал и распрощался. Не рассказывать же ей, с какой скоростью я летел вчера от её калитки, как только завернул за угол. Я же не герой! Я узник своей совести!..

ФИЗКУЛЬТ-ПРРИВЕТ!

    Моральный авторитет – это конечно штука важная, но на юный женский пол он действует слабо. Потому что в этом нежном возрасте сигналы идут в основном через спинной мозг в голову, а не через голову в спинной мозг. И это правильно, потому что природно необходимо для естественного отбора и выживания вида.
    Такое открытие я сделал на втором курсе медицинского училища. И на скрипке я играл, и пел как соловей, и речи заумные закатывал, а девчонки на меня плохо клевали. А так как прелестниц вокруг было море, то я стал прислушиваться к их разговорам. "Ах, какие плечи у моего Васи!" – что-то похожее щебетала одна. "А у моего на животе кубики как булыжники!" – восторгалась другая. "А мой меня запросто может на руках носить целый день!" – пела третья. И никто не дурел от мужского ума, гениальности и талантов. А от порядочности – тем более! Такие бандиты и шантрапа пользовались успехом, что только держись! Всех красавиц поражали в самое сердце исключительно физические достоинства. Мухотня не нужна была никому! Я думаю, что только научно исследовательские институты могли заинтересоваться такой дрозофилой как я, да и то на предмет радикального генетического исправления. Поэтому купил я сборно-разборные гантели, мощнейший эспандер, две гири по шестнадцать килограмм каждая и одну в тридцать два килограмма и начал наращивать свою хилую мышечную массу.
    День качаюсь, два, неделю, месяц – никакого эффекта! Не становлюсь Гераклом! Думал я, думал, и вдруг озарение пришло – не экскаватор я, а гоночный автомобиль! А это ведь тоже сила физическая, а не интеллектуальная. Ещё в школе я бегал лучше всех сверстников. Особенно когда за мной гнались, чтобы отметелить. Надо и сегодня доказать это всем!
    И я начал тренировки. По ночам. Потому что днём учёба, практика в больнице, ну и подобная лабуда. И потом, не принято было, чтобы кто-то бегал как в Америке среди бела дня по городу в спортивных трусах. Да и ночью я не по городу бегал, а по загородной трассе Алма-Ата - Талгар. Машины, в основном, проносились мимо, но иногда останавливались, и водители предлагали подвозку. Я объяснял им, что занимаюсь спортом и мои ноги – моя машина, на что они недоверчиво хмыкали и уезжали. Откуда им было понять, что я эффект хотел произвести ошеломляющий – сразу все рекорды побить! Тем более что уже через две недели я отмахивал по пятнадцать-двадцать километров.
    И тут совершенно потрясающее явление обнаружилось где-то после первых десяти километров. Только-только я начинал уставать, как вдруг как будто кто-то выключатель дёргал. Тело становилось лёгкими как пушинка, усталости как не бывало и я ангелом летел над землёй, переполненный такой радостью и восторгом, каких не испытывал никогда ни до, ни после. Лёгкие сжимались и разжимались сами по себе – без всяких с моей стороны усилий, и весь я был как будто не я, а кто-то посторонний. Я вроде бы даже иногда находился как бы вне тела, не испытывая при этом никаких неудобств и тягот. Наверное, это была та самая медитация, в которой какое-то африканское племя бегает на многие десятки километров. Только колхозные хлопцы да собаки вышибали меня из этого состояния. Где-то на уровне колхозов имени Мичурина и Кызыл-Гайрата они выбегали из пришоссейных садов и гнались за мной как за зайцем. Сначала я пугался, но потом, поняв, что им меня не догнать, даже позволял себе поиграться, то замедляя бег, то ускоряя. Плохо только то, что ритм сбивался, медитация кончалась и, напоследок, резко уйдя от погони, я долго отдышивался пока не входил обратно в ритмичный кайф. Конечно, я бы не устраивал это совсем не шутейное и очень опасное шоу, если бы и тут не получал удовольствие и вдохновение. Подумать только – без всяких моторов и других технических приспособлений вплоть до велосипеда я мог легко уйти от погони и покрывал автомобильные расстояния! Зауважал я своё тело! Ох, как зауважал!
    Так я добегался сначала до сорока километров, а потом и до сорока-пяти. И никто об этом не знал. Да если бы и узнал – ни за что бы ни поверил!
    Но вот наш физрук - Гурий Александрович объявил день забега на два километра с дачей разрядов, призов и даже звания "Мастер спорта". И я заволновался. Казалось бы с чего? Два километра – мелочь! Но как есть, так есть! А поскольку никаких тренеров у меня не было, кроме тщеславия для природной необходимости, то накануне полночи я бегал с секундомером раз пятнадцать по два километра на время. Показатели были отличные, а иногда даже просто неправдоподобно высокие. Я глазам своим не верил и повторял и повторял забеги. Наконец в полном изнеможении я бухнулся на кровать и утром уже стоял в шеренге претендентов на победы. Ноги болели, тело ломило, но отступать было некуда.
    Прозвучал выстрел, и - вжик!. Со скоростью забега на стометровку я рванул с места и только услышал вслед многоголосое "У-ух!".
    Ах, как я летел над пересечённой местностью. Флажки, указывающие путь и наблюдающие за порядком парни и девушки, так и мелькали. Кусты и деревья прыгали назад, и дистанция сокращалась с каждой секундой. Остался последний поворот перед финишной прямой и вдруг!.. И вдруг я упал как подкошенный. Кинжальная боль ударила в правое подреберье. Лихорадочно дёргаясь в скрюченном состоянии, я пытался вдохнуть поглубже и расслабиться, но спазм не проходил. И вот уже к своему ужасу я слышу топот. Всё ближе и ближе. Это Мишка Еланский – профессиональный спортсмен, которого приняли в медучилище без экзаменов, тоже оторвался от группы.
    - Помощь нужна? – выкрикнул он, тяжело дыша, но я только махнул рукой.
    И вот уже земля затряслась от топота остальных. И хотя боль уже отпустила, но я не стал продолжать забег. Прийти даже вторым было для меня совершенно невозможно. Поднявшись, я медленно пошёл к финишу, провожая пробегающих мимо вымученной улыбкой. Я ещё не знал, но уже вовсю чувствовал, что моя спортивная карьера навсегда убегает вместе с ними.
    После соревнования я отозвал Еланского в сторону и рассказал ему о моих ночных вояжах.
    - Счастливчик! – сказал Мишка. – Тебе крупно повезло сегодня!
    - Издеваешься! – возмутился я.
    - Ничуть! – тяжело вздохнул Мишка, держа "мой" кубок с бегуном на крышке головой вниз. – И не вздумай Гурию рассказывать о результатах. Он сразу в тебя мёртвой хваткой вцепится. Ты когда-нибудь слышал о столетних вчерашних чемпионах?
    - Нет.
    - Вот! И я не слышал. Мало кто до семидесяти дотягивает. Все надорванные. Инвалид на инвалиде!
    - А ты?
    - А что я! Ещё немного побегаю для отвода глаз и брошу. У меня, слава Богу, таких талантов как у тебя нет. Я уже на пределе.
    И я никогда больше не участвовал ни в каких соревнованиях. Наверное, поэтому и инвалидом не стал. Да и наградная мишура нужна была мне только для девочек, а зачем им инвалиды? Но физкультура - конечно благо! Я ещё не раз спасался от всякого вида преследований бегом, да и просто для собственного удовольствия устраивал лёгкие ночные пробежки километров на десять-пятнадцать. Ну и на турнике раз пятнадцать всегда отжаться мог. Да и гантели не залёживались. Вот гири я раздарил. Не привились они как-то. А девочки... Взрослели девочки, и всё чаще сигналы принимали не через спиной мозг в голову, а наоборот...

К МОСКОВСКИМ ЗВЁЗДАМ!

УЧАРАЛЬСКИЕ РАДОСТИ

    “Приехал я в Алма-Ату и вот по улицам иду. Улыбки начал я считать и насчитал миллионов пять!” – написал левой ногой композитор Зацепин в одно из своих посещений и был прав. Солнечный город! Правда автомобили загазовали его до невозможности, но если в горы уйти, то красота и чистота неописуемая! Но столица Казахстана – это не Казахстан! Тем более что теперь мне предстояло жить в Москве, а оттуда конечно уже виден Париж, Лондон, Токио - весь мир! Хотелось напоследок увидеть, как люди живут в казахской глубинке. Да и подработать деньжат не мешало. Пошёл я в медучилище, достала секретарша из сейфа отсыревший диплом, и застыл я у карты Казахстана в облздраве почти как романтичный журналист из песни. Мда-а!.. Куда ни посмотришь всё жёлтым замазано. Пустыня пустыней! И тут я вспомнил, что Толика Садыкова, товарища детства, после сельхозтехникума направили в какой-то Учарал, где живёт какой-то его татарский родственник. Ну, я и ткнул пальцем в это название.
    Выписали мне направление, выдали подъёмные - и вперёд! На автобусе. Пятьсот с чем-то километров трясся. Нашёл Толяна, а он сам на птичих правах у родственников кантуется. Ну, с жильём для холостого хлопца никогда проблем нет! Снял я угол у одной улыбчивой пригоженькой молоденькой хозяюшки и - к местному главврачу. Этакий бай разжиревший посмотрел на меня как на нового раба и, прежде чем засунуть в какой-нибудь пустынный отгон к барашкам, направил в поликлинику. Призывников выстукивать и выслушивать. Потренькал я по их тощим ксилофонам, полюбовался на кариесные лохматые резонаторы, и скучно мне стало до ужаса. Это вот так всю жизнь чужыми инфекциями и болями жить? Мало своих? В общем, когда этот толстый медицинский баскарма (начальник) начал надо мной издеваться, я сказал ему, что любил его маму в хвост и в гриву и хлопнул дверью. Видели бы вы его глаза! Я думал, что они вот-вот по полу покатятся. Он же не знал - откуда у меня такая прыть. У него же там с первым секретарём райкома и главным мильтоном всё было схвачено и повязано. Деньги текли рекой!..
    И началась нормальная жизнь. Выбросил я направление из облздрава и словно крылья опять выросли. И сразу кушать захотелось. Поэтому зашёл я в единственную в этом районном центре столовую, взял стакан вина на разлив, гуляш, что-то там ещё и только приступил к чревоугодию, как подходят ко мне трое местных орлов.
    - Ты, - говорят, – откуда? Ты кто?
    - Ну, - думаю, - начались разборки! Алма-атинский я! Но это вчера. А сегодня я – московский. Студент московской консерватории! Певец!
    Не говорить же им про Гнесинку, о которой даже я не слышал до того, как в ней побывал. Хотя это было даже круче. Там, оказывается, готовили преподавателей для консерваторий.
    - А-а, - говорят орлы радостно. – Давай знакомиться!
    Ну, я поручкался с ними и они от уважения к моёй столичной персоне принесли мне ещё один стакан вина. Ну и себе тоже. Видно было, что им приятно было заиметь такого знаменитого кореша. Такого масштаба птица к ним ещё не залетала.
    Поболтали о том, о сём… Подумал я, подумал и после второго стакана прибавил к своему артистическому авторитету ещё и якобы знакомство с криминалитетом Алма-Аты. Чем закрепил свой имидж намертво! Что-то вроде - “Ты “Носа” знаешь? А “Cипатого?” Я с ними за ручку здороваюсь!..”
    - Если кто будет приставать к тебе, только нам скажи! – сказали орлы и очень довольные не стали мешать моей трапезе.
    После столовой иду и вижу – этакое воздушное, приятно пухленькое существо передо мной мелькает. Да с косой до пояса. А? Где сегодня косу такую увидишь? Только в школе! Да и то не в столичной! И всё-таки, если бы не два стакана вина, я бы вряд ли заговорил с ней. Такие пласты сладкого романтизма всколыхнулись, что только держись!
    - Как зовут принцессу? – спросил я.
    - Наташа, - просто и доверчиво сказала принцесса и взглянула на меня такими романтичными глазами, что я чуть не упал.
    И уже то, что ей исполнилось только четырнадцать лет и она закончила лишь восьмой класс, не имело никакого значения. Тем более, что Джульетте было не больше. Вечером мы с ней уже гуляли где-то за посёлком – там, где не было ни единого фонаря, но были невероятной величины и яркости звёзды и в полнеба Млечный путь. Ну, ясное дело! Если я заморочил голову местным битюгам, то что мне стоило запудрить мозги школьнице! Но никакого секса! Поцелуи, объятия - и всё! Хотя она через какое-то время была совсем не против. Я был против! Ей жить и жить!.. А я птичка залётная – поматросил и бросил! А чтобы не было лишней гормональной волны, я обратил конкретное внимание на свою разведённую хозяйку. Здесь проблем не было, а как раз даже слишком наоборот…
    Как только с лирикой всё наладилось, я тут же направился в местный Дом Культуры. Все Дома Культуры в Советском Союзе строились по одному грекоримскому образцу. И красоты были бесспорной. Настоящие дворцы! Эти колоны впереди, эти роскошные вестибюли, эти огромные залы с великолепными оборудованными сценами!.. Заходишь и чувствуешь себя не в вагоне электрички, а в храме. Чувствуешь уважение к себе, как к человеку…
    Сейчас тут было тихо как в мавзолее. И хотя при этом Доме был казахский Народный театр, но сейчас он не функционировал. Ввиду страдной поры. Артисты собирали урожай на бескрайных целинных просторах, а режиссёр ждал их и тихо жил в этом же культурном заведении вместе со своей женой и двенадцатилетним сынишкой. И хотя он и звание имел какое-то, и театр сделал Народным, и казахом был, но квартира ему не светила. Одни обещания! Дом Культуры-то построили для партийного отчёта, а для тех, кто саму культуру нёс – шиш! Доходу-то от самодеятельности тоже - шиш! Ну, вечная история! Я это сразу смекнул и решил преподать столичный урок. Показать, что и деньги можно делать и самодеятельность развивать. Тем более что опыт уже был, да и витамин “Д” (деньги!) нужен был позарез. Подошёл я к директору, который рылся в своём огороде, и заключил с ним устный договор. Он сразу меня понял, и мы с ним договорились, что доход будем делить пятьдесят на пятьдесят.
    И закипела работа! Аккордеониста, конрабасиста и гитариста я нашёл в ночлежке для шоферов, певичек в школе, кого-то там ещё где-то и начал репетировать. В основном, мой репертуар. Когда дело уже придвинулось к финалу, поехал в Алма-Ату на клубном автобусе и забрал давно выписанные два крутящихся прожектора с цветными съёмными фильтрами. Это театр их выписал, а забрать никак не мог. С режиссёром я обговорил и этот вопрос – я привожу, устанавливаю и право первой брачной ночи за мной. Мда-а… Побегать и понервничать пришлось порядочно. То у кого-то ангина, то конрабас в рейс отправился, то школьницам учителя и родители запрещают с нами якшаться, то пьяный электрик с хитрой рожей деньги за установку прожекторов вытягивает из меня, то… Эх, думаю, надо немного развеяться.
    - Тут, озёра какие-то есть, - говорю аккордеонисту. - Заряжай “ИЖ” своего знакомого и рванём на Алаколь!
    И поехали! Я сел в люльку, аккордеонист за руль, а его двоюродный пятнадцатилетний братишка за ним. Шоссе прямое как стрела до самого горизонта и пустое все девяносто с чем-то километров. А вокруг ровная как стол то ли степь, то ли пустыня. Разогнали мотоцикл тоже до девяноста километров и едем, песни орём. На такой скорости и вылетели в кювет с граверной насыпи. Дорога резко повернула, а указателя не было. Хорошо, что водила не стал заворачивать. Ну и счастье, что в заболоченную низину въехали. Она единственная была на всей трассе. Там какой-то ключ целебный бил из-под земли. Так что затормозились классически. Сижу я в люльке - никакой! Аккордеонист за рулём - такой же! От шока отходим. Вдруг слышим жалобное:
    - Мамочка моя! Мамочка!..
    Это пацан с насыпи как привидение поднимается. Он соскочил, когда увидел, что мы взлетаем. Ему тоже повезло. Правда, вся спина колотым гравием как тёркой обработана, но на такой-то скорости это разве травма?
    Вытащили мы мотоцикл, а на нём, как и на нас, ни одной царапины. Завели и поехали дальше. Километров пять осталось. Дорога и привела прямо к месту, где рыбаки и женщины в резиновых фартуках и сапогах под навесом улов здоровенных рыбин обрабатывали. Поплавали мы в солёной водичке, посочувствовали пацанчику, который безнадёжно пытался отвернуть от солнца окровавленную голую спину, и поехали домой под стоны и охи счастливца. Главное то, что он жив остался, а мы целы!..
    Сил после этой поездки прибавилось вдвое – вроде как новая жизнь началась. Наконец вывесили афиши, где во всё поле моё имя и фамилия, под ними - “студент московской консерватории”, потом супершлягерный репертуар Муслима Магомаева и дальше все остальные. Билеты были входные с одинаковой ценой, и народу набилось до отказа. Во всех проходах и даже перед оркестровой ямой стояли. Можно было афишу не вывешивать – все итак пристально следили за нашей подготовкой и кое-кого я даже специально для рекламы разрешал впускать на репетиции. Но не на свои! Мне нужен был эффект неожиданности. И он состоялся. После каждой песни зал взрывался рёвом восторга, и пьяный электрик от испуга даже ронял фильтры. Так мы дали три концерта и один шефский с аккордеонистом на каком-то отгоне. Ну, этот шефский я запомню на всю жизнь! Чёрное поле до самого горизонта! Ни травинки, ни былинки! Бараны вытоптали его так, что только пыль была вместо почвы. Мёртвая земля! А вернее - Луна! И хотя впереди не было машин, но клубы пыли были такие, что кашляли и чихали мы страшно… Да, забыл сказать, что на третьем концерте барьер перед оркестровой ямой публика снесла, и часть людей попадало вниз, а мы через чёрный ход убегали с инструментами...
    Мда-а!.. Деньги теперь были, и надо было сматываться, пока оркестранты, артисты, электрик, художник и ещё кое-кто не потребовали свою долю. Я же не только красивыми словами людей заманивал! Но половину по договору директор клуба забрал, и если разделить мою часть на всех поровну, то не стоило и дело затевать. А по-другому периферия делёж и не представляла. Ситуация вынуждала во имя моего биологического настоящего идти на сделку с совестью. Тяжело, но что поделаешь! Это же не для наживы, а на хлеб! У всех же ещё какая-то работа есть, а у меня на сегодня только это!..
    И всем я начал как бы невзначай говорить, что, наверное, останусь в Учарале до сессии и бескорыстно подниму им самодеятельность так, что Алма-Ата вздрогнет… Что то-то и то-то сделаем, там-то и там-то блистать будем… Вроде бы усыпил бдительность! А сам втихаря купил билет на самолёт, и незадолго до отлёта взял у одного почитателя моего таланта велосипед и помчался на аэродром. И тут мне явилось фантастическое, доброе прощальное видение, какое только в кино бывает. Нечто белое, ажурное и прекрасное стояло на обочине дороги и махало мне рукой. Боже мой, да это же Наташа! В своём умопомрачительном самом лучшем почти детско-кукольном праздничном платье. Я же за суматохой совсем о ней забыл! Ах, Наташенька! Ах, ласточка моя! Как же тебя, милая, твоя первая любовь сразила!.. Расцеловал я её, пообещал вечером прийти и покатил дальше. Обернулся, а она стоит и плачет…
    Метров двести не доехал до здания аэропорта, как переднее колесо тренькнуло и отпало. Я встаю и диву даюсь – весь велосипед рассыпался! Колёса отдельно, педали отдельно, седло отдельно… Даже руль вывалился! Как такое может быть? Прямо мистика какая-то!..
    Тут от здания мотоцикл “Урал” c коляской отъезжает. Я все части велосипеда в коляску скинул, адрес назвал и бегом к зданию. А там задержка рейса. Боже мой! Сейчас же все кредиторы и хозяин велосипеда прибегут! Здесь же почти рядом! Они же как раз сегодня собрались, чтобы со мной рассчитаться!
    Наконец объявили посадку и мы взлетели. И тут я увидел, как бегут внизу по полю под крылом “кукурузника” мои коллеги и почитатели. Да ещё у некоторых в руках дубинки.
    - Деревня! Зачем дубинки-то! Что я, Геракл что ли?..

ТЬМАТАРАКАНЬ

    Человек предполагает, а Бог располагает! Только собрался в Москву на сессию, а тут родитель слёг. И довольно серьёзно. Где-то к зиме ему полегчало, но время уже ушло, и когда я позвонил, мне сказали, что раньше нужно было думать. Что за неявку я уже отчислен и документы высланы. Если бы позвонил раньше, то дали бы академический отпуск, а так… Ну что делать? Карьере московской звезды каюк, а жить-то надо. Подумал, я подумал и устроился в костнотуберкулёзный санаторий массажистом. То есть - какой я массажист? Тоненький, лёгонький! Ручки - плёточки, ножки - спичечки! Но нужны были массажисты. Поэтому мне один бугай показал приёмы – и вперёд! Люди там годами лежали в гипсовых корсетах, и им надо было регулярно разминать затёкшие пролежневые телеса. И пошла работа! Раз-два, раз-два, раз-два!..
    Но долго физкультурить не пришлось. Где-то через пару месяцев направили меня по разнарядке как молодого неженатого в двухмесячную командировку в Балхашский район. На центральную усадьбу совхоза Бала-Топар, а оттуда сразу в отгон. Ура-а! Наконец-то я попал, в самую что ни на есть, казахскую глубинку. Причём самым естественным путём! И это не ирония – я действительно обрадовался несказанно. Сбылась мечта столичной штучки!
    Мда-а!.. Барханы, барханы – и вдруг глиняные полуземлянки и одно или два дерева. Жуть, а люди там живут! И название у этого отгона – “Кара-Бек” (Чёрный бай). Землянки, значит, землянки… Нет, не все! Были там два деревянных финских домика. Совхоз поставил. Один – фельдшерский пункт, а другой – вилла управляющего. Но он-то на своей вилле жил, а я жил и вёл приём в глинянке санитарки при этом пункте. Дров для отопления пункта не было! Хорошо, что она лекарства перенесла к себе домой, а то бы и лечить нечем было. Её привёз после войны муж откуда-то из покорённой Европы. Соблазнил баснями о восточных базарах и дворцах – и сюда! Интересная женщина! Хохотушка! Когда такая птичка, как я, залетала, она была санитаркой, а никого не присылали – лечила сама. Не всё, конечно, но кое в чём разбиралась получше меня. Сюда ведь засылали фельдшеров как сменные экипажи на космическую станцию. Глухомань! Но с электричеством! От старого дизеля. По капризу вечно пьяного Васьки Прощай (символическая фамилия!), то есть почти никогда. Он хоть и был единственным русским, но я с ним почти не общался. Такой тип… Ну, ссыльный бандит! С мозгами с рюмку и с горящими во тьме жёлтыми глазами. Волк! Натуральный!..
    Днём я принимал больных, а переводчиком была та же татарочка-санитарочка. Никто по-русски ни шпрехал, ни спикал! С ней я ездил на лошадях да повозках к чабанам на зимовки. С профилактическим осмотром. Ну, доложу я вам!.. Совхоз понаставил сборных финских домиков чабанам, но они в них зимой не жили. Холодно! Дров в пустыне не особенно… Жили под землёй. Идёшь по выбитым в земле ступенькам вниз, открываешь сплетённую из веток дверь – и ты в “тронном зале”. Громадное такое пространство! Два или три ошкуренных дерева потолок земляной подпирают, а в центре – огромный чугунный котёл. И по стенам кошма, ковры… Мне говорили, что при сильных морозах туда и скот загоняют. И это ещё царская обстановка! Видел и без кошмы и ковров “тронные залы”. Средневековье, антисанитария и авитаминоз! И у всех, кто старше сорока “Бас аурады!” (голова болит!). Давление меряю – сто с гаком на двести пятьдесят. Я вначале в панику ударялся, но муж санитарки быстро меня успокоил:
    - От водки это! От опилочной!
    И действительно – глушат её без конца. Бешбармак с водкой, каурдак с водкой, лапша с водкой – всё и везде с водкой. Она им и театр, и кино, и санаторий на берегу океана… И многожёнство! Причём, похоже, не от похоти и прихоти, а от ситуации. Там такой объём всяческих рутинных работ, что меньше чем трём жёнам с ними не справиться. А для конспирации они их всех представляют после первой тётками, сёстрами, а когда и просто дальними родственницами. У одного старика я таких родственниц насчитал что-то около семи, а самая молодая – совсем ребёнок, помирала вся в отёках у котла в подземелье. Надо было срочно её госпитализировать, но её хозяин не дал.
    - Делай укол и уезжай! – сказал он мне.
    Ну, я начал объяснять ему ситуацию, потом что-то кричать, но он принёс ружьё и под его дулом я сделал укол и уехал. Прямо на центральную усадьбу совхоза скандал поднимать. Два дня никто не хотел морочить себе голову какой-то проданной замуж в рабство безымянной девчушкой. То того нет, то другого, то машина на ремонте… Наконец, весь вымотанный, я приехал на “газике” с милиционером, но девочку уже похоронили. Или убрали подальше… Санитарочка намекала мне на то, что это дело дохлое, но я же не мог представить себе, что настолько! А милиционер на меня же и хотел дело завести. Пугал, конечно, чтобы я дальше не рыпался. Расстроился я страшно. Зачем я нужен, если бараны здесь дороже, чем люди?
    Совсем скучно мне стало после этого случая. Бессмысленно! И где-то к концу командировки тот, кто меня тащит по этой жизни, решил продвинуть дальше. Пошёл я с санитаркой и её мужем в гости на очередной бешбармак (блюдо из баранины, теста и бульона). Холодильников тут не было, и поэтому кто резал барана, тот приглашал гостей, чтобы сразу съели большую его часть. Сидим. Естественно в полутьме. С керосиновой лампой. Вообще, надо сказать, довольно уютно. Меня с хозяевами около аксакалов посадили – то есть на самое почётное место. Напротив тоже какие-то симпатичные люди улыбаются. Хозяйка-санитарка иногда переводит мне, о чём разговор идёт. А перед нами столик. Низенький такой и круглый. С непривычки не знаешь, как пристроиться. Все спокойно разговаривают, стакашек за стакашеком вливают в себя и в меня этот опилочный бальзам, кушают… Я тоже кушаю и, дабы поддержать общение, усиленно улыбаюсь. И вдруг из-за этой мирной арены выскакивает здоровенный такой парень и, брызгая слюной и выкатив глаза, кричит “Урус! Урус!” (Русский! Русский!). И бросается на меня с ножом. Я привстаю ему навстречу, улыбаюсь ещё шире, руки для объятий распахиваю… Но побрататься не успеваю. Шарах-бабах! И я в темноте, а санитарка шепчет на ухо: “Молчи! Молчи и не шевелись!”. И шум вокруг стоит жуткий! Оказывается, аксакалы дёрнули меня за ноги и за руки и запихали под какой-то ковёр. Был бы трезвый, так, наверное, испугался бы до смерти. А так лежу себе под ковром и доверчиво причмокиваю. Пригрелся даже и закемарил слегка. Наконец вытаскивают. Аксакалы лопочут, руками размахивают. Санитарка бледная переводит:
    - Уезжай! Прямо сейчас! Посёлок маленький, а он поклялся аллахом, что найдёт тебя и зарежет. Слышишь – по посёлку бегает и орёт?
    - За что? – спрашиваю наивно. – Я же его первый раз вижу!
    - Не знаем! – отвечают аксакалы. – Они сейчас все какие-то бешеные из армии возвращаются. Вроде в хороших местах служат. В Подмосковье. За границей… Он потом всё равно в город уедет, но сейчас тебе надо уезжать.
    Ну, надо, так надо. Тем более что и командировка почти что закончилась. Попрощались мы, расцеловался я с хозяевами, мне принесли мои вещи и тихонько – задами, задами вывели за посёлок. Там уже стояла лошадь с телегой. Укутали меня с ног до головы, возница: “Но-о!”, и через пять минут отгона как не было.
    Еду я и думаю:
    - Что это такое? Может быть его там, в армии, лупили за то, что он азиат, и он решил, что наконец-то представился удобный случай отомстить. А может быть насмотрелся на цивилизацию, природу зелёную, торжество разума, а тут беспросветно нищая во всех отношениях Родина, где вырос и думал, что лучше места нет. Вот и нашёл виновника. А что, убил – и всё! Проблемы решены! Сады наконец-то в пустыне зацветут, дома со всеми удобствами появятся, в магазинах все товары и продукты мира, асфальтовые магистрали во все стороны, телефаксы, отдыхи на лучших курортах Океании….
    Проснулся я уже в Бала-Топаре. У больницы. А где же мне ещё останавливаться? В ближайшую пятисотлетку при этой власти ни гостинец, ни столовых тут строить не предполагалось. Поэтому встретила и пристроила меня в больнице дежурная медсестра – хорошенькая девочка лет семнадцати. Мне бы выспаться да протрезветь окончательно, а тут такое чудо в пустыне. Голубоглазое! В общем, всю оставшуюся часть ночи я приударял… И полный облом! То ли разило от меня как от помойки, то ли… Ну не получилась любовь, не получилась! Но шум, конечно, был. И утром местный ухажёр меня в щипцы и взял. Но, скажу я вам, девчушка тут не причём. Кто-то из больных настучал!
    И закрутилось дальше колесо моих удовольствий. Сначала парень опохмелил меня дефицитнейшим там пивом, а потом аккуратно, как бы невзначай, стал выведывать детали реакции девчушки на мои ухаживания. Ну, тут уж я кое-что сообразил тоже. Хоть и был “под мухой”, старался вовсю, чтобы он услышал то, что надо и даже больше. Такую недотрогу и верную невесту описал, что чуть было сам ему не позавидовал. Парень одурел от счастья, тут же записал меня в друзья и потащил на день рожденья своего деда. Тот именно в этот счастливый день и родился. А я совершенно не обратил внимания на то, что и девчушка и парень и почти всё население этого Бала-Топара были немцы. Ну, немцы – и немцы! Люди, как люди! Разные!..
    Сел я с внучком прямо напротив именинника. Cидим, водочку эту опилочную попиваем, тосты выслушиваем. Я посматриваю в работающий рядом с именинником телевизор. Там идёт военная картина с воздушными боями и, хотя звук и приглушён, но кое-что слышно. Дед тоже посматривает временами. И вдруг он меня как будто бы только что увидел. А вернее мой фигурный нос. И то ли от этого, то ли от исторического рёва моторов, но этот восьмидесятипятилетний тевтонец вдруг вскочил и начал горячо и страстно кричать про достоинства лётной техники третьего Рейха и недостатки советской. То на русском, то на немецком языке.
    - “Фокке-вульф” – зер гуд! – кричал он. - ”Мессершмит” – во! Я летал! Я знаю! А “Як” и “Ил” – консервный банка! Панка!..
    И всё остальное по-немецки, обращаясь ко мне, и тыча пальцем. И только я хотел встать и сказать, что и то и другое друг друга стоит, как дедуля ещё раз ткнул в меня пальцем и истерически завизжав что-то вроде “Юде-е! Жид!”, сдёрнул со стены охотничью двустволку.
    - Бабах! Бабах! – грянуло над праздничным столом и на именинника навалились, а меня в один миг, как куль, сволокли в газик директора совхоза, на котором внучок шоферил.
    Он и спрятал меня у себя дома. На шикарной русской печке, блистающей немецкой чистотой и аккуратностью кафельной отделки. Умеют немцы окружающую среду облагородить! Мда-а... Как дед промазал не знаю! Может быть всё-таки специально?.. Внучок потом рассказывал, что по меткости ему не было равных в посёлке.
    - Бабах! Бабах! – начало грохотать через некоторое время то в одном конце посёлка, то в другом.
    Это тот же престарелый, но могучий как дуб тевтонец, так же, как парень из отгона, разбросал всех своих родичей и знакомых и, бегая по посёлку, пулял в воздух, уничтожая в моём лице всех евреев на все века вперёд. А утром, ещё более счастливый, чем вчера, внучок тайно подвёз меня к бухгалтерии совхоза, где я тут же получил расчёт и отметку в командировочном листе. Какая может быть бюрократия и проблемы, когда кругом все свои? Поэтому уже через каких-то три часа я очень довольный летел в Алма-Ату на премилой отечественной банке “кукурузника”...

СКОРАЯ

    В туберкулёзном санатории очень обрадовались моему появлению. Они меня уже с нетерпением ждали, чтобы отправить в следующую командировку. Какой-то видимо план был по обслуживанию периферии, а никто ехать не хотел. Ну и я тоже отказался.
    - Да мы тебя только для командировок брали! – начал кричать главврач. – Скажи спасибо, что хоть это есть! Да сейчас безработица кругом!
    - Кому безработица, а кому переработица! – сказал я и уволился.
    И сразу устроился на станцию скорой помощи. Там была острая нехватка медработников. Там только в мой диплом заглянули и сразу самостоятельно отправили на вызовы. Фельдшера-лечебники – это же почти что врачи!
    Батюшки светы! Я же учился в медучилище через пень колоду! Особенно на последних самых важных курсах. Для меня же многие лекарства были тайной за семью печатями. Особенно их применение! Ну, кордиамин – это для сердца. Магнезия сульфурицы и дибазол – от давления. Кислород – ясно для чего. Шины – тоже. А остальное… И обратиться за разъяснениями было стыдно. Это же элементарные знания! А люди – это всё-таки не винтики какие-нибудь сталинские. Каждый умирает неповторимым!
    Поездил я с месячишко и от стресса зелёным стал.
    - Что с тобой? – начали меня спрашивать.
    - Да так… Недосып, наверное…
    И это тоже было вполне вероятно, так как слишком часто приходилось дежурить сутками. Да и девчат нельзя было забывать. Но в основном всё-таки совесть меня грызла и беспомощность. А как потом я понял, и судьба коленкой под зад пихала совсем в другую сторону.
    Однако мир не без добрых людей. Видя мою физиономию, проникся ко мне сочувствием женский пол из диспетчерской. Дамы стали как бы случайно иногда пропускать мою очерёдность. Особенно ночью. Особенно после того, как я на каком-то празднике почти час песни горланил после торжественной части. И постепенно я вроде бы начал входить в колею. Тем более что кое-что почитал, кое о чём как бы невзначай выведал, кое с кем поделился смоделированными ситуациями и хитро выяснил последовательность действий в предлагаемых обстоятельствах. В общем, стал я снова замечать, что небо иногда бывает синее, девушки красивые, а котлеты вкусные. И так я проработал целый год.
    Но от судьбы не убежишь и не спрячешься! Какие-то слишком тяжёлые случаи начали сыпаться на мою голову. Да ещё и шофёр стал всё чаще попадаться неадекватный. Он на первом же вызове сразу заезжал в хитрый магазинчик, где на разлив продавали сухое вино.
    - Это не алкоголь! - говорил он и при случае показывал удостоверение общественного инспектора ГАИ.
    Осенив себя крестным знаменем, этот ковбой выпивал залпом сразу два стакана и потом гнал “Волгу” по столичным улицам со скоростью под сто и больше. Сирена выла, машины шарахались, и светофоры на удивление были всегда зелёные. Вжимался я в сидение, просил ехать потише, но всё без толку. Один раз он так рванул с места, что плохо закрытые задние дверцы распахнулись, и носилки с больным вылетели на асфальт. Когда мы задним ходом вернулись, то больной так и лежал на носилках. Хорошо ещё, что народ не успел собраться. Потом, уже далеко после ухода, я как то пришёл к товарищу поговорить и, так как он уже выезжал на вызов, сел в салоне. Ковбой дал по газам, и “Волга” помчалась по второстепенной улице Советской как бешенная. Не успел я и двумя словами перекинуться через маленькое кругленькое окошечко, как мы вылетели на главную – на Сейфулина. И тут я вижу, как огромная военная грузовая машина прёт прямо на нас. Бабах!.. И стою я на сером от шока снегу, а передо мной лежит ондатровая шапка.
    - Хорошая шапка, - думаю я. – Надо украсть!..
    Моя это была шапка, моя! Свидетели потом рассказывали, что грузовик так долбанул нашу “Волгу”, что наглухо запертые двери, где висели шины и костыли распахнулись и вылетел я. Невероятно, но я приземлился на ноги, а машина врезалась в бетонное основание фонарного столба. Слава богу, все были целы! Приятель как увидел, что грузовик прёт, так ударил своей ногой по ноге ковбоя, упирающейся в педаль газа. Вот мы и проскочили. Но не совсем. В двух сантиметрах от моей спины вся задняя часть “скорой” была вмята в лепёшку. Мокрое место от меня бы осталось, если бы не решительность приятеля!
    Мда-а… Чего только не случалось! Сидим мы как-то поздно вечером в комнате отдыха, и вдруг распахивается дверь и вбегает мужик в майке и трусах с торчащей из спины обеденной вилкой.
    - Убила, убила! – кричит он и падает.
    Мы вскакиваем, но очень пожилая такая и желчная врачиха нас отстраняет.
    - Спокойно! – говорит она трескучим прокуренным голосом. – Это мой пациент! Он тут рядом живёт!
    Выдёргивает врачиха вилку, смазывает зелёнкой ранки и приклеивает пластырь. Мужик не шевелится. Труп трупом! И только мы опять собираемся вмешаться, как вбегает баба в лифчике и рейтузах.
    - Ванечка! Ваня! – кричит она и падает на мужика.
    - Дрыг, дрыг! – и она тоже труп трупом.
    Ветеранша, не торопясь, намачивает ватку нашатырём и вертит сначала у носа бабы, а потом и мужика. Трупы оживают и, как ни в чём не бывало, помогая друг другу, садятся сначала на кушетку рядышком, а потом, молча, уходят.
    - Вилку! Вилку мельхиоровую забыли! – кричим мы, но никто не возвращается.
    Да-а… Так вот посыпались на мою голову такие случаи, что только держись! Причём, несмотря на то, что диспетчера уже давали только вызова “плохо с сердцем!”. Это обычно были несложные случаи, а если возникали подозрения на инфаркт или ещё чего-то крайне серьёзное, то я вызывал спецбригаду и по прибытии её уезжал. Но бывало, что написано одно, а на месте оказывалось совсем другое. И помощь надо было оказывать немедленно. Вот я и оказывал… Как-то летом дремлю прямо в машине на носилках, а шофёр берёт вызов и трогается. Я потихоньку прихожу в себя и вдруг – бабах! Прямо на меня падает кирпич. Шофёр - по газам! Меня швыряет вправо, влево… Бабах! Второй кирпич разбивает уже боковое окно и ударяет меня по руке. Что такое? Машина резко останавливается и какая-то всклокоченная девушка с криком “Помогите! Помогите! Зарезали!” распахивает дверцу и вытаскивает меня с носилок. Я отряхиваюсь от осколков стёкол, рефлекторно хватаю бикс с лекарствами и бегу впереди неё. Бабах! Ещё один кирпич вылетает из темноты и падает передо мной. Я шарахаюсь в сторону. Машина обгоняет нас и шофёр, не останавливаясь, кричит, что он уже вызвал по рации милицию и другую машину. Что он едет в гараж на ремонт. Смотался, сука! Вбегаю я в огромную избу, и вижу лежащую на полу красивую женщину. Хватаю её руку – пульса нет. Бегло осматриваю её и не найдя никаких видимых повреждений выхватываю из бикса шприц и, разбив ампулу, начинаю набирать лекарство…
    - Не надо! – слышу у своего уха.
    - Что не надо? – спрашиваю машинально и ищу вену.
    - Ничего уже не надо! Она уже час как мёртвая! Меня перевяжите!
    Я отстраняюсь и только теперь понимаю, что лежащая женщина – труп обсыпанный цветами. Цветы не только на ней, но и по всему полу рассыпаны. А на той, которая бежала за мной, несколько порезов. Я начинаю предварительную обработку ран, и тут в комнату вваливаются два милиционера держащие плачущего навзрыд мужика.
    - Чем ты её зарезал? – спрашивают милиционеры.
    - Ножом… - с трудом выговаривает мужик.
    - Вот этим? – спрашивает один из милиционеров и показывает на лежащий на полу брелок с примерно двухсантиметровым игрушечным лезвием.
    - Да, - плачет мужик.
    И тут я начинаю соображать всю нелепость случившегося.
    - Э-эх! – говорю я, с трудом обнаружив ничтожнейший прокол под ключицей. – Рефлекторная остановка сердца! Надо было сразу же искусственное дыхание делать, и мотор запустился бы.
    - Машенька! – взвыл мужик и, упав на колени, начал биться головой об пол.
    Но тут приехала новая скорая, и мы поехали с пострадавшей в травмпункт. По дороге она и поведала предысторию финала этой сегодняшней кармен-сюиты. Оказывается, покойная работала в буфете железнодорожного вокзала и пользовалась большим вниманием со стороны пассажиров и не только. И понятно, что муж от ревности прямо с ума сходил. А сегодня у неё был день рождения, и она опять задержалась. Слово за слово и муж начал угрожать, а она смеяться. Он и пырнул её брелочком. Она упала, а он думал, что притворилась. А когда понял, что наделал, то на её сестру набросился уже с кухонным ножом, а на улице и с кирпичами. Мол, та во всём виновата. Мол, поощряла амурные интрижки покойной...
    Мда-а… Чем дальше, тем больше! И в основном всё на обратном пути с вызовов. То поножовщина у гастронома “Столичный” и мы рядом, то цыгане друг друга поискалечили, а от нас требуют гуманности, то жуткие изнасилования в роще Баума с почти смертельными травмами, то… Пошёл я в администрацию и сказал, что без врача больше выезжать на вызовы не буду. Не могу, мол, брать на себя всю ответственность за такие удары судьбы. И видимо, учитывая мои совсем не медицинские, а вокальные дарования, мне пошли навстречу.
    Боже мой! Какие врачи мне начали попадаться! То жилистая желчная старуха-садистка, которая при любых болях в животе у дам надевала перчатки и шарила в их половых органах со злорадной улыбкой наслаждения и мести. То почти выживший из ума далеко послепенсионный ветеран войны с богатырским телом и здоровьем. Он как Кобзон (певец-танк!) мог работать, не уставая, сутками. И к кому бы мы ни приехали, ветеран сразу же первым делом властно требовал проговорить, не разжимая зубы, “триста тридцать три!”. Испуганные пациенты почти все запинались, и, счастливо улыбаясь, военврач ставил свой любимый и, похоже, родной диагноз - микроинсульт! А как-то прихожу на дежурство, а навстречу мне новый только что вылупившийся врач. Батюшки! Да это же Жорка-комик! Он ездил со мной года три назад в концертной бригаде. Он с сокурсником разыгрывал сценки типа “Хирургия”. Все эти пантомимы с медицинскими ляпами, кишками, половыми органами и прочим ливером… Типичный животный чёрный юмор. И люди смеялись. И сегодня смеются. Они и не подозревают как это очень рядом. И не на сцене, а в жизни. И если не сегодня, то завтра…
    Вот и поехал я с этим комиком тут же на вызов “боли в животе”. Оживлённо беседуем. Вспоминаем нашу жизнь в искусстве и гастрольные курьёзы. В общем, так улетаем в воспоминания, что когда подходим к больной, Жорка уже не может остановиться. В нём взрывается весь этот дремлющий вулкан жажды сцены. Он такое начинает закатывать, что больная сквозь охи и стоны начинает смеяться навзрыд. Видя такого благодарного зрителя, Георгий приказывает мне накапать опиума, чтобы снять боль и наяривает всё больше и больше. Теперь уже мы с больной так смеёмся, что вот-вот лопнем… Через час после нашего приезда на станцию пришёл повторный вызов и эту больную с острым животом прямиком доставили на операционный стол. Больная-то не лопнула, а вот аппендикс не выдержал!
    Но если я уже больше не позволял себе расслабляться, то Жорка остановиться не мог. И поскольку я уже не смеялся, то его комикование попахивало чем-то психиатрическим. Месяца через три его уволили, и где он сейчас устраивает шоу, я не знаю. Да и не было ни желания, ни сил узнавать. Ночь отдежуришь, днём девчат кадришь, вечером и ночью уговариваешь, а наутро опять дежуришь. И так без конца и края. Молодость – она и есть молодость! Гормоны так и кипят! Поэтому истощался я так, что никакое усиленное питание не помогало. Наконец как-то в полутуманном состоянии схватил я листок вызова и сломя голову побежал через двор к машине.
    - Бабах!..
    Открываю глаза, а на мне кислородная маска, на лбу лёд, в руках иголки понатыканы и вокруг почти весь свободный персонал скорой суетится. Оказывается, врезался я лбом в бетонную опору фонарного столба. Тот лет двадцать стоял прямо посреди двора, но никто никогда в него не втемяшивался. А я врезался! Потому что это был мой столб! И хотя после этого случая его убрали, но я вынужден был уволиться. Сердце не выдержало! Такой невроз и аритмия начались, что просто ужас!..

.

ДУРДОМ

    Почти тридцать лет работал я над романом c последним названием “Дырка от бублика”, а оказалось, что никому он не нужен кроме меня. И поскольку даже у моих близких и родных от одного упоминания о нём челюсти сводит и злость вскипает лютая, то кое-какие чисто биографические картинки я смету оттуда сюда. Да уже одну смёл! Может быть, хоть здесь кому-то будет от них польза. Какой ни на есть, а всё-таки опыт! Конечно, в романе всё описано более подробно, но что поделаешь – разные формы – разный объём содержания. Хотя по факту – одно к одному!
    Невроз, неврастения, дистония и всякие сопутствующие удовольствия – близнецы-братья. Внешне ты вроде бы целый и здоровый, а внутренне вот-вот клюкнешься. Мучился я, мучился и наконец выпал из автобуса с очередным приступом тахиоаритмии. Прохожие вызвали мою родную “скорую помощь” и так как уколы не помогли, то отвезли меня вчерашние коллеги в приёмный покой первой горбольницы и пристроили на обследование. Пролежал я там дней десять и вроде бы поправился. Хотя из лекарств давали только какую-то микстурку. И хотя проверяли мой организм вдоль и поперёк, но ничего серьёзного в нём не нашли. Я думаю, что лучше мне стало просто от смены ритма бешеной жизни, и отдохнул я там как в санатории. Тем более что девчата со “скорой” всё время передавали кто варёную курицу, кто фрукты. Один только сучара - врач с психбригады ничего не передавал, но регулярно заскакивал, настойчиво уговаривая пройти консультацию у знаменитого психиатра Русакова. Мол, все мои беды от моей больной головы, а не от жизненного напряжометра. Ох, и не любил он меня за шустрость! Ох, не любил!
    - Тебе хорошо, - шутил он. – Ты скоро умрёшь!
    И хотя я знал, что это за фрукт, но решил, что полное обследование не повредит. Тем более, что истощение нервной системы, невроз и неврастения проходят по профилю. Посадили меня вечером очередной пятницы прямо в больничной пижаме в машину и повезли на Сейфулина - угол Абая. И зря! Русаков уже ушёл. Хотя договорённость о встрече была.
    - Оставайся до понедельника, - предложила в приёмном покое знакомая девочка.
    Она совсем недавно перешла из “скорой помощи” сюда ради процентов за вредность. Я подумал, подумал и согласился. Когда ещё представится случай познакомиться с психушкой не снаружи, а изнутри! Причём естественным путём. И не как медик, а как пациент. Каких-то два дня – ерунда! А интересно – жуть! Но нужны были веские основания и неврастения не подходила. Слабенький диагноз! Поэтому мы с ней накатали в истории болезни почти литературную историю с крутым предварительным диагнозом – суицид, и меня тут же переодели и затащили в третье отделение. Я не оговорился! Не проводили, а именно затащили. Два здоровенных санитара заломили мне руки, оторвали от пола и понесли... Да, забыл сказать, что я для достоверности ощущений согласился проглотить таблетку аминазина. Это такое мощнейшее “колесо”. Так что когда меня бросили на кровать “палаты наблюдения”, я впал в такой кайф, что не приведи господи! Но и польза была. Наблюдающие – два медбрата и три психа так резались всю ночь в домино и “чапая”, что если бы не “колесо”, то я бы действительно, одурел. Но слабость утром была страшнейшая. Да ещё и заставили принять опять аминазин и какие-то другие таблетки. И шпателем во рту пошуровали, чтобы проглотил. И заставили рядом сидеть, чтобы увидеть что подействовало. В листе временных назначений всё было указано, но объяснять, что лекарства я сам себе назначил, было бесполезно. Пилюли исчезли в моих недрах и тут же замечательно начали своё беспощадное действие. Я сразу почувствовал, как снова невидимый дворник принялся выметать из моей головы всё, что ему ни попадалось. Вскоре из моего чердака вылетело почти всё, а язык стал тяжёлым и неповоротливым как полено. И тут меня повели на освидетельствование. Всем прибывшим накануне вечером это полагалось.
    В огромной комнате, очень похожей на актовый зал, восемь толстушек-психиатров сидели за длинным столом и без тени любопытства взирали на меня. Благодаря отсутствию халатов мадамы были очень похожи на членов гражданского трибунала. И если бы я обнаружил в соседней комнате гильотину, то не очень бы удивился. Сообразив (какой всё-таки у меня талантище!), что взаимопонимание при таком раскладе вряд ли возможно, я, с трудом ворочая языком, попросил лишь отменить пилюли до обследования меня Русаковым и перевести в более светлую палату (палата наблюдения была без окон). Вмешиваться в дела профессора из-за такого пустяка как я, никто не хотел, и обе просьбы были удовлетворены. Тем более что передо мной соседи по палате наблюдения заморочили им мозги основательно.
    - Я же ничего не ворую! – всё время, посмеиваясь, заявлял один. – Я же только делаю слепки с ключей! Вот наше правительство ворует – это да!..
    Да и второй – журналист-иногородник, который по звонку сверху был взят вчера прямо в гостинице во время трапезы, слишком уж возмущался и обещал вывести всех на чистую воду. Псих! Кому он это говорил? Зачем? Его потому и взяли, чтобы не ляпнул чего лишнего. Тем более – на международном симпозиуме…
    Новая палата была оборудована под домашний уют. На зарешеченных окошечках занавесочки. В горшочках цветочки! Но главное - это всего четыре койки и весьма внушительного вида двое больных - коллег. То есть - самоубийцы! Палата была элитарно-специализированная!
    Когда действие лекарства закончилось и моя голова кое-что засоображала, я начал оглядываться. А посмотреть было на что. Во-первых, один из “мокрушников” – дядя Аблай до прибытия сюда работал первым секретарём райкома и помешался на идеологическо-лирической почве. Второй - Юра влип как кур в ощип на элементарной бытовухе. Его запекла сюда гулящая жена. Чтобы не путался под ногами! Он уже третий раз проходил курс лечения и наконец-то начал слышать ангельские голоса и потихоньку общаться с потусторонним миром. А третий оказался сюрпризом. Я даже обрадовался когда узнал в нём одного из бывших директоров ДК АРО - Эстрина Еремея Борисовича. И раньше и сегодня на его совершенно гладком и блестящем челе пышным цветом пылала мания маний - мания величия. Может быть, поэтому он называл себя последним из могикан, хотя этого добра, как старого, так и нового, было предостаточно. Но главное это то, что эти разновозрастные и разнообразованные граждане, как опытные психологи, внимательно всех выслушивали, что очень ценили окружающие. Поэтому к ним никогда не зарастала народная тропа, и исповеди, одна удивительнее другой, звучали дённо и нощно. Разные заходили! Но трое особенно выделялись. Это прапорщик Парашкин, Фантомас и Кубик Рубика. Прапорщик поступил одновременно со мной, и к нему сразу же прилипла кличка “Вижу цель!”. И свихнулся он совсем не на напряжённом ожидании термоядерных атак противника или садомазохистских копаниях в самом себе. Он гнал деньгу из оборонной материальной части и раз так увлёкся, что чокнулся. И если он ещё только робко заглядывал, то Фантомас и Кубик Рубика приходили дружной парою, и каждый независимо от количества посещений на полном серьёзе разыгрывал свой образ.
    - Внимание! Внимание! Сейчас вас посетит Фантомас! - обычно начинал первым здоровенный детина с бритой головой. - По проспекту Коммунистическому, бывшему проспекту Сталина, бывшей Кладбищенской, несётся чёрная "Волга". Наперерез ей выбежал человек в чёрном...
    Прокомментировав некоторое время в том же чёрном духе, он, не переводя дыхания, в тяжёлом медленном темпоритме, начинал петь аккомпанемент к жуткому в своей потусторонней правильности притаптыванию: - Пам папапам папапам папапам!..
    - Я Кубик - вершитель! Кубик - Око! Реактивномыслящий! - подхватывал эстафету мужчина с лицом Ломоносова. - И как это вы обо мне не знаете? Меня вся больница знает! Всё отделение! Вся планета! Уважают меня! Преклоняются! Эх вы! Кубики вы все! Бело-зелёно-сине-красно-оранжево-жёлтые!
    Высказав последней фразой своё глубочайшее презрение к миру, Кубик садился на краешек кровати дяди Аблая.
    Всё повторялось настолько мистически одинаково и часто, что после очередного раза я задумался... и вдруг вспомнил, что со времени поступления в отделение ни разу не посетил по серьёзному вопросу то место, куда царь пешком ходил. В обычных условиях я не придал бы этому особого значения, тем более что сообразил бы, что дело тут, скорее всего, в тормозящем действии лекарств и стрессе, но тут такой факт показался чем-то слишком уж ненормальным.
    После ряда безуспешных попыток, уже далеко после отбоя, я, не на шутку встревоженный, обратился к дежурной медсестре за советом. Та рассеянно глянула, вздохнула и высыпала на протянутую ладонь десять таблеток пургена.
    - Не много ли? - ужаснулся я.
    - У нас иногда и это не действует, - сонно успокоила меня сестра.
    - А если подействует - когда ждать? - заморочено спросил я.
    - Почувствуешь! - безразлично буркнула женщина в белом и выпроводила меня.
    И я почувствовал. В четыре утра я поспешно катапультировался с кровати и в энном месте по-чёрному вычистился. Довольный и легкий как пёрышко, я двинулся к своей палате, но, не дойдя и половины пути, сделал гримасу и побежал обратно. Что-то вроде лекарственной холеры приключилось, и через час в туалет меня носили на руках. Нет, не санитары, медсёстры и врачи, а больные. В частности, Юра и Фантомас, которого я начал называть Валерой.
    Ещё через полтора часа выжатый до отказа организм отключил свой реактивный двигатель и подарил мне резкий упадок сил. Я почувствовал, что умираю. Вдобавок ко всему, окружающая обстановка начала действовать отрицательно. То, что раньше вызывало жгучий интерес, теперь лишь раздражало и угнетало. "Психи! Вокруг одни психи!" - ударило в мозг, и глубокая депрессия чёрным облаком заклубилась по слабеющему телу.
    - Сестра! - позвал я.
    Никто не ответствовал.
    - Сестра! - уже громче снова позвал я.
    Тишина.
    - Ох-хо-хох, - вздохнул Эстрин. - Тут тебе не лазарет. Юра, позови!
    - Убива-ют! - истошно заорал Юра.
    Тишина.
    - Убива-а-ют! - уперев ноги в спинку кровати и ковыряя в носу, ещё истошней гаркнул Юра.
    Тишина.
    - Давайте все вместе! - поменяв пальцы и ноздрю, предложил Юра.
    - Убива-а-а-а-а-ют! - словно "ура" запульсировало по отделению, и в палату ворвался разъярённый медбрат.
    - Ты кричал? - процедил он сквозь зубы и сжал перед моим носом свой бандитский кулак.
    - Нет. Мы! - сказал Юра и демонстративно показал свои, тоже чудовищной величины, сжатые пролетарские мозолистые ладони.
    - Парню плохо, а другим способом вас не дозовёшься, сэ-эр! - совершенно нормальным голосом дообъяснил Эстрин.
    Пощупав пульс и убедившись, что я действительно кончаюсь, медбрат вызвал дежурного врача - единственного на всю огромнейшую психлечебницу. Заспанная и сердитая тётя тоже пощупала пульс, смерила давление, и мне сделали внутривенное вливание. Стало немного легче, но сердце продолжало биться до ужаса медленно. С каждым новым ударом я вместе с ним замирал и с сомнением ждал следующего...
    Дальше события начали разворачиваться в темпе всё убыстряющегося аллегро. Утро понедельника было, как всегда, хлопотным, и генеральная уборка вытрясла всех больных в коридор. Привычно покорно, и строго соблюдая диагностическую субординацию, они выстроились вдоль стенок. Призраки уголовной демократии витали и тут... Лица... Ну что можно сказать? Некоторые даже лекарственно улыбались, а несколько клинических идиотов искренне и во всю ивановскую пускали от счастья пузыри, и слюна капала и капала...
    Меня Юра и Валера вынесли и положили на коридорный топчан. Кубик Рубика, узрев мои ввалившиеся щёки, принёс печенюшку и приземлил ее на грудь.
    Почин был тут же подхвачен.
    Да ещё как!
    Строй у стенок коридора нарушился! Как бы в пику чёрствости и махровому равнодушию медперсонала, больные выражали молчаливое сочувствие своему товарищу небольшими подношениями. Скоро внушительная горка из конфет, печенья и других съедобных предметов, шурша, осыпалась на бедной и многострадальной груди. Когда же Валера, вчерашний Фантомас, принёс тапочки и, впервые забыв исполнить свой жуткий танец, аккуратно поставил их около моего одра, я расстроился окончательно. Две слезинки выкатились из моих усохших и ввалившихся глаз.
    Умирать не хотелось!
    И смяв депрессию, я начал второй раз в жизни истово молиться. А так как и сейчас традиционных молитв я не знал, то обращался к Господу очень конкретно и по существу.
    - Господи! - шептал я. - Если ты есть, покарай этих помощников смерти в белых халатах - бывших моих коллег! А ещё лучше - покарай тех, кто придумал этот уголовный мир! А меня вызволи отсюда, Господи, и я не одурею от счастья, а опишу весь этот жёлтый “рай” по обе стороны решётки...
    По коридору стремительно прошёл старший медбрат - суперсволочь в отутюженном чёрном костюме и при галстуке.
    - Русаков! Русаков приехал! - объявил он, и персонал забегал в два раза быстрее.
    - Вы бы не были против, если бы вас отсюда выписали? - без тени чувств неожиданно спросила суперсволочь меня.
    - Я?! - я даже привстал, от чего гора лакомств посыпалась. - Не-ет... Я не против...
    - Хорошо, - так же безжизненно вымолвила суперсволочь и ушла.
    Своим ходом я дошёл до кабинета профессора, и он провёл со мной беседу. А узнав о курьёзе, извинился за случившееся и пригласил в порядке компенсации на внеочередной курс лечебных сеансов гипноза. Потом мне было очень плохо, потом меня откачивали, но это уже было неважно. Я был на свободе!..

ЖЕНИТЬБА

    Свобода это конечно благо. Но на кой чёрт она нужна, если ты от неё гибнешь? Я имею в виду мужскую холостяцкую свободу, а не свободу вообще. Прошёл я курс лечебных сеансов гипноза и вылечится – не вылечился, но зато освоил методику. Может потому и не вылечился, что сидел с широко открытыми глазами даже под закрытыми веками и следил за каждым шагом, словом и движением профессора. Тот сразу меня раскусил, но разоблачать не стал, а сказал прямо как коллеге, что по всем медицинским и жизненным показаниям мне нужно жениться. Иначе - каюк! Мол, нужна стабильность, тихая гавань и неоспоримый природный смысл. И я с ним согласился. Сколько можно бегать за одним и тем же и здоровье подрывать! Но это совсем не значит, что я тут же первую попавшуюся потащил в загс. Просто начал приглядываться к имеющимся в наличии и новым дамами и взвешивать все за и против на перспективу. Провёл селекцию! Да для меня это было естественно! Я же по знакам зодиака – Весы! Да что там говорить! Мебель – и то выбирают! Вытащил я свой лямурный блокнот и прежде всего отметил птичками самых симпатичных и гармонично сложенных. Это были почти все. Потом среди них - умных. Батюшки светы! Не осталось никого! Две были, и те убежали.
    Но кое-что предначертано для некоторых! Зашёл я на скорую, а Юрка Наливаев (бывший сокурсник по медучилищу) расхваливает свою новую девушку. Мол, и умная, и красивая и в филармонию его таскает, и он думает на ней жениться. И что любопытно, меня знает и вспоминает добрым тихим словом.
    - Постой, постой, - говорю я и раскрываю блокнот. – Ленка, Ленка, Ленка… Ага, - вот она! О! Это реликт! Вымирающий вид! Таких теперь нет, и скоро совсем не будет. Женись не задумываясь!
    Честное слово я совершенно искренне пожелал ему того, что мне самому было нужно позарез, потому что “что упало, то пропало!”. Тем более что познакомился с ней на потоке и мельком. Я ведь к этому времени как столбил? В центре города на каждом углу квартального каре я назначал свидания разным девушкам. Причём, если это случалось в один день, то через каждые пятнадцать минут. Если на первый угол приходила одна, я переназначал ей свидание на другой день и шёл к другому углу. Бывало, что все четыре приходили. Вот и получалось, что я с последней гулял, и остальных не терял. Ну и эту закадрил то ли второй, то ли третьей. Смотрю, идёт стройненькая крашеная блондиночка и плачет.
    - Девушка, такой день, такое солнышко, такой я хорошенький, а вы плачете! Что случилось? – спрашиваю я.
    - У меня аллергия на цветочную пыльцу, - отвечает.
    - Как трогательно! – умиляюсь я. – Типичная болезнь Дюймовочек. – Но я вас, как профессиональный эльф с медицинским образованием, могу вылечить. Причём без всяких лекарств!..
    Через два дня мы встретились, и я сразу же с места в карьер начал “лечить”. Вижу – случай трудный и даже не целованный. А времени – в обрез. Как у современного терапевта. Десять минут - и следующий! Слава богу, расстались не врагами. Отличницы на хулиганов в этом деле редко обижаются!
    Та-ак… На чём я остановился? А! Выудил я её новый телефончик у товарища и ни он, ни я даже не заподозрили, чем всё это закончится. Он знал, что у меня девушек куры не клюют, а я решил заслать её как агента в семью совсем юной девчушки, в которую был влюблён как в своё детство, а встретиться никак не мог. Ну, это на фоне обычной любовной гонки романтичный такой недосягаемый вариант для души. Ленке понравилась эта игра, и я её тут же познакомил с братом девчушки. Тот хоть и учился уже на третьем или четвёртом курсе института, но в лирических делах был лопух лопухом. Домашний ребёнок! А таким пудрить мозги - одно удовольствие.
    Ленка крутила “динамо”, я получал информацию и режиссировал – всё вроде бы шло не быстро, но поступательно. И вдруг на очередном явочном свидании я увидел перед собой прекрасную Еву, а она… Нет! Она не увидела перед собой мужественного Адама! Это был уже пройденный не состоявшийся этап. Да это было и неважно! В этом деле лидер, как правило, мужчина! Главное то, что на меня нашло Божье озарение и в дальнейшем его хватило на двоих с лихвой. Я ясно понял, что это мой шанс. Что ещё такую, в ближайшие пятьдесят лет, мне не встретить. Мой опыт просто кричал об этом. И я начал осаду!
    Во-первых, я заявил, что она старая двадцатилетняя дева и может ей остаться, если не пройдёт элементарную школу. И я, как её друг противоположного пола и огромного опыта, могу кое-чему её научить и подготовить к прекрасной и полноценной жизни и удачному замужеству. И так как её подруги уже вовсю крутили и направо, и налево, то она призадумалась... Я же делал равнодушный вид и накручивал на её розовые ушки такую лапшу, что сам диву давался. И сеансы гипноза я проводил, и эзотерику разную впаривал и практику потихоньку продвигал. Вообще я заметил, что если чего-то очень сильно хочешь, и это в принципе возможно, то обязательно добьёшся. Если конечно будешь действовать, а не в мечтах отлёживаться.
    Девчушка и её брат были нами забыты мгновенно, и вскоре мы летели на всех парусах. А когда ученица благополучно забеременела, то уже стало не до игр и (так и быть!) – я согласился расстаться с лихой мужской свободой.
    Вся её родня, как это стандартно водится, сразу встала на дыбы. У них были другие планы по отношению к ней и женихи уже созревали где-то рядом. И в путешествие-то её отправить хотели, и что только не обещали, но решение было не моё, а её (это тоже моя отличная режиссура!). Моя красавица во всех отношениях (я ей это ни в коем случае не говорил, чтобы дурное “динамо” не зафурычило!) проявила приятную для меня стойкость и непреклонность, и двадцать девятого апреля 1970 года нас зарегистрировали как мужа и жену. И то, что мозги мои были пока ещё на своём месте, подтверждает то, что я сразу запретил моему отцу обращаться с какими бы то ни было претензиями к ней (там посуда не вымыта, в доме не прибрано, обед не готов и так далее…). Все вопросы только ко мне, а я уже сам всё регулировал и проблемы спускал на тормозах и в постели. Главного ревнивца, то есть свекрови, не было, а папаша у меня был хоть и инвалид-неврастеник, но умница и интеллигент высшей старорежимной пробы. Он условия принял сразу и никогда не нарушал их. И до самой его смерти ни тени тучки не пробегало между ним и невесткой и взаимоотношения были самые тёплые и уважительные.
    Но если некоторые думают, что тишь, гладь, да Божья благодать были всегда и между нами, то это не так. И, признаюсь, в основном из-за меня. Я виноват! Каюсь! Роль гуру так захватила меня, что чего только я не впаривал в её доверчивые мозги. Я даже пытался обучить её мату. Да-да – русскому мату! Я хотел привить ей иммунитет к улице. Она же была такая незащищённая, такая хрупкая! Ну, переборщил! Ну, нельзя же быть умным всегда и везде!.. Хотя и садаптировать к такому, какой я есть на самом деле тоже надо было… Поэтому я такое выкоблучивал, что моё почти хрустальное божество и вдохновенье и рубашку на мне рвало не от страсти, а в истерике, и утюг в меня метало не как спортивный снаряд, а орудие защиты, и…
    Да! Про невроз совсем забыл! Не было его до тех пор, пока семейная жизнь не устаканилась. Только стало всё более ли менее спокойно, как опять пошло-поехало… Я думаю это не парадокс, а слишком сильная расслабуха виновата. Внимание вовнутрь ушло и что там было нашло. Но ненадолго. Родился сын, размеры одежды моей крохотулинки слегка изменились, да и жить на пенсию и заработок папаши было трудно. И так как медиком я работать уже не хотел, то пошёл на швейную фабрику сначала учеником, а потом и самим настильщиком, упаковщиком и грузчиком. Работа посменная и такая, что ни минуты нет отдыха. Бригада была комплексная, и получали с выработки. Только одну операцию закончишь, а уже другая ждёт тебя. Рубаха была всё время мокрая на отжим, уставал я страшенно, но невроз на какое-то время сгинул. Физическая изнурительная трудотерапия дала отличный результат. Я даже в свободное время вёл три раза в неделю драмкружок в одном из Домов пионеров и обучал игре на фортепиано довольно взрослую девочку. И если про постановку спектакля я имел какое-то представление, то на фортепиано не играл даже в объёме трёх классов. Моя крохотуля кончила музыкальную школу по этому классу и показывала мне очередную гамму, а я - ученице. Как показал, так сразу забыл, а ученица шпарила вовсю. Конечно не только гаммы. Вы удивитесь, но впоследствии, она после моего преподавания где-то ещё год проучилась и поступила в музучилище. Уж не знаю, на какое отделение, но факт. Да она уже у меня так виртуозно играла пьесы для пятого-шестого и седьмого класса, что я только испуганно слушал. С отчаяния, какие только чудеса не сотворишь! Да и девочка была необыкновенно одарённая и усидчивая...
    Пропахал я так девять месяцев, одел мою принцессу и сыночка, застолбил малую толику деньжат и понял, что нужно всё-таки двигать в искусство. Тем более что на моём фабричном месте никто и трёх месяцев не выдерживал. Самое рабское и потогонное место было! Поэтому прослушался я в филармонии и был принят в капеллу драматическим тенором.

АЙ-ЧУЧУЧУ-ДЫГЫДЫГЫ-ДЫН!

    Надо напомнить, что в консерваторию я поступал как бас, в Гнесинку как баритон, а вот теперь был принят как драматический тенор. Им нужны были теноры, а мне нужна была работа по профилю. Но сразу меня в капеллу не посадили. Это была казахская капелла, и надо было сначала подучить казахский язык, его фонетическую специфику и партии. Поэтому мне дали кучу нот и концертмейстера-казашку и мы с ней долбили репертуар и язык. И хотя мотивация у меня была очень высокая, и музыкальная часть партий осваивалась, но язык ни шёл, ни в какую. Далеко потом я обнаружил, что совершенно потерял способность к изучению языков. То ли это потому, что слишком много их учил и ни один не освоил и в мою голову подселили из высших сфер гениального вратаря, то ли от природной бездарности в этом плане. В школах впаривали то немецкий, то английский и обязательно казахский, в медучилище латынь и опять казахский, в консерватории итальянский и опять же английский и казахский и какие-то слова проскакивали в запасники памяти, но чтобы в осмысленные предложения их складывать – это никак!
    Но из капеллы меня не выгоняли за неуспеваемость, а занимались индивидуально и не только по языку и репертуару. Главное то, что сам руководитель капеллы – Молодов Анатолий Васильевич положил на меня свой профессиональный глаз. Тем более что я сказался литовцем, а литовцы и хоровое пение – дело святое! Он лично давал мне уроки вокала и строил итальянский голос и манеру пения "бельканто". Будучи в консерватории заведующим кафедрой хорового дирижирования он видимо хотел утвердиться в очередной раз в своих педагогических талантах. И так как это мне нравилось, то дело потихоньку шло на лад. Да и супружнице приятно было, что у её мужа было удостоверение артиста капеллы, а не какого-то непонятного настильщика без квалификации.
    Меня сразу посадили в коллектив, чтобы я слушал и ловил на слух репертуар и тут я, конечно, был успешнее, чем на индивидуальных уроках. Тем более что очень много было не языковых подпевок, а тарабарщины типа “ай-чучучу-дыгыдыгы-дын, ай-чучучу-дыгыдыгы-дын!..”. И тут я обнаружил ситуацию почти по анекдоту, где мужик говорит, что любит групповой секс, а когда его спрашивают почему, то отвечает, что всегда можно сачконуть. Всегда кто-нибудь только делал вид, что поёт и Молодов периодически пробегал по рядам, выставляя в сторону сачков своё музыкальное ухо. Один мужик вообще держал на пюпитре сверху нот конспекты и писал во время репетиций контрольные. Он учился заочно в институте народного хозяйства и не терял ни минуты. Ясно, что руководителя периодически колбасило до невозможности. Иногда он становился просто бешенным. Потому что поймать кого-то за беззвучный язык было практически невозможно. Только он подходил к какой-то части капеллы, как в этом месте все пели. Причём сачки не резко вступали, а постепенно раздували свой сладкий голос. От бессилия Молодов белел, краснел, синел и такие фортеля выкидывал, что люди иногда увольнялись целыми пачками. Не все же были сачками, а пойди докажи, что ты не верблюд. Как всегда вместе с водой выплёскивался и ребёнок. Но я думаю, что если бы он не мстил халтурщикам, обзывая всех дам поголовно, то курицами, то коровами, а мужиков баранами и ещё чем похлеще, то давно бы не один инфаркт схватил бы. А так пар выпустит - и снова красив, элегантен и талантлив.
    Да-а… Нравился он мне. Когда дирижировала его жена, зевотой рот раздирало, а как появлялся он, сразу становилось интересно. Чего от него не отнимешь, так это то, что личность он был неординарная и харизматичная. А так как вокруг окружали такие, сякие, но все обыкновенные и потому скучные, то плохо было ему в одиночестве. Может быть ещё и поэтому он так вцепился в меня. Нутром почуял подобного ему. Если бы я выучил казахский язык, то наверняка стал бы постоянным солистом.
    Но сидел в капелле один артист, который что бы ни делал, был заранее прощён и обласкан. Это алкоголик Паша-октавист. Ему ни казахский, ни тарабарский язык был не нужен. Он почти всегда молчал, но в определённом месте как даст свою органную ноту, так кайф по всему телу капеллы разливается. Неделями иногда в запоях отсутствовал этот русский мужик с огромным картофелеобразным фиолетовым носом, но никаких нареканий не получал и зарплату ему только повышали. Что поделаешь – бас-профунд - редчайший дар!
    Я же от несвойственных моей природе обертонов стал постепенно уставать и нервничать. На перерывах я всё чаще стал просить одного баса-солиста спеть что-нибудь и такой мёд разливался по моей душе, и я так настраивался, что неожиданно и непроизвольно как дам низкую ноту, так в рояле струны делали “У-уу!”. Бас только качал головой. Он всей душой сочувствовал мне.
    Наконец и Молодов понял, что я не Карузо, а Матиа Батистини. То есть не тенор, а баритон. Этим ему помог мой очередной ларингит. И хотя баритонов было в избытке, но он меня не выгнал, а продолжал вокальные уроки и только сменил теноровые партии на баритональные. Ну, тут уж я, конечно, плавал как рыба в воде. А языковые дела имитировал и в основном распевал на “а”, “o”, “у”, “ы”. А тут праздники. И все хоры города загнали в оперный театр на репетицию объединённого хора. Это только церковного хора не было. А так и милицейский, и армейский и консерваторский и родной оперный выли как один сумасшедший. И тут для сачкования был уже космический простор, и переговорный гул стоял непрестанно. Почти все певцы периодически по тем или иным причинам увольнялись из одного хора и шли в другой. А так как все уже давным-давно знали репертуары всех хоров, то поэтому планы “ты туда, а я сюда” осуществлялись на раз. Вот я и сидел в зале и слушал, открыв рот эти дивные истории о вокальной ротации и сплетни об идиотах-руководителях и их гомосексуальных, гиперсексуальных и даже педофильных наклонностях.
    Ну а по поводу всех этих революционных праздников такое веселье разыгрывалось в творческих массах, что когда на оглушительно тарахтевших репетиционных несмазанных подшипниках трое амбалов выкатывали на сцену пузатую Родину-мать – солистку оперного, то половина зала падала от смеха под кресела. А когда она мощно и свирепо начинала голосить по павшим, людям просто становилось плохо. Ну а с Лениным - это вообще постоянная истерика с людьми делалась. Тоже пузатый старый оперный тенор в тесной жилетке раз пять выбегал и каждый раз, отдыхиваясь, махал на себя рукой, прежде чем заводил свою жутко занудливую партию. Ну а когда весь наш мужской состав хоров ревел “Ан саган алтын алтынтай майданга майданга! Ан саган Ленин туы туы майданга майданга!” (перевода я до сих пор не знаю, но что-то очень бравое!), то дамы слезились от умиления от такого количества доминирующих самцов. Отменная была тусовка!
    Ну и про гастроли пару слов надо сказать. Представляете – приезжают семьдесят человек (а то и больше!), одевают национальные костюмы, выходят на сцену, а в зале “две калеки, три чумы”. Раз в пионерский лагерь “Горное солнце” выступать поехали. Это такой почти артековский номенклатурный лагерь в горах с усиленным питанием и цековским патронажем. Там отдыхали детишки Молодова. Как грянули что-то героическое, так всех детишек как метлой вымело. Одни две дочечки нашего патрона сидят и испуганно на нас и на папу смотрят. Воспитатели и так и сяк, и кричали – без толку! Испугались дети! Слишком много шику и шуму! Так и уехали мы, не осчастливив юность высоким искусством.
    Видимо слишком сильно расстроился на этот раз патрон, потому что на другой день принёс реквием Моцарта – лакримозу. Я как посмотрел в ноты, так понял, что пора отчаливать. Опять текст непонятный! Да и музыка хоть и красивая, но слишком уж тревожная! Сослался на ларингит и вроде бы временно уволился, чтоб как следует подлечиться, а сам - навсегда. Пожали мы с Молодовым друг другу руки и разбежались. Он - учить с баранами, курицами и коровами лакримозу, а я в Дом культуры авторемонтного объединения заведующим культмассовым сектором.

ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ

    Директриса дома культуры сразу спросила меня:
    – Высшее образование есть?
    – Нет.
    – А надо! Тогда бы платили больше.
    Мама моя родная! Учился, учился, а раз картонки о законченном высшем образовании нет, значит, я чёрт знает что и зарплата - семьдесят пять рублей. И неважно – Моцарт я или Муслим Магомаев. Нет бумажки – ты букашка! Хотя в филармонии никто на это даже внимания не обратил. Если нет голоса – никакой диплом не поможет! Положил Молодов сто двадцать рублей – и баста!
    Взял я справочник учебных заведений Советского Союза и карту и начал искать что-либо подходящее и поближе.
    - О! Кемеровский институт культуры! Заочное отделение! Режиссура! Сдавать только сочинение, историю и творческий конкурс! Слава богу, иностранного нет!
    И я полетел на двухмоторном АН-24 в Сибирь. Это было где-то в середине мая. В Алма-Ате уже всё расцвело, и деревья стояли зелёные. А тут как бы влетаешь обратно в зиму. Вот уже деревья без листвы, вот уже… Снег! Появился снег! Всё больше и больше… Вышел я из самолёта в своих летних туфельках, а вокруг сугробы…
    Перед творческим экзаменом все перезнакомились, и я понял, что шансы у меня нулевые. Все запросто сыпали именами столичных режиссёров, их методиками и подробными историями творческой и половой жизни. Особенно блистали два хлопца – Цицилин Юрка и Иосиф Горнштейн. Юрка до этого учился в Москве в Щукинке на актёрском факультете и этак небрежно смело рассказывал, что его выгнали за политические выступления на площади, а Горнштейн работал токарем высшего разряда на местном заводе и просто бредил театром, не имея для этого никаких природных предрасположенностей кроме как зрительских и административных. Потом он был в нашей группе старостой и организатором высшего класса. И хотя и он, и я жутко тряслись от страха на творческом экзамене, но пятёрки получили на раз. Я - как только спел свой “Бухенвальдский набат”, а Ёська… Да всех мужиков взяли! Зря мы дёргались. Даже Лёньку Чистова, который был дуб дубом во всех отношениях, зачислили якобы с испытательным сроком, но в действительности навсегда. Оказывается, нам предстояло ставить сценки и спектакли, а роли в пьесах в основном мужские. И так как приехало нас впритык, то поступление было гарантированно. А “история” и “сочинение” были только дополнительным предлогом для отсева девчонок, которых как всегда в этом деле пруд пруди. Но это мы потом узнали, а первые два курса нас искусно стращали отчислением и держали на коротком поводке. А когда страх, то для меня нет творческого самодвижения. Только чтоб избавиться от страха! Зато, когда на третьем курсе я понял, что диплом в кармане, то расслабился. И тут-то начал учиться не для диплома, а для себя. Интересно было – жуть! И так как в постановках все друг от друга зависели, и дипломы нужны были позарез, то общее дело и шкурный интерес сдружили нас фантастически. Общая цель и смысл – большое дело! Особенно если результат положительный. Такого истинно коммунистического кайфа взаимного абсолютного доверия и коллективной поддержки я уже никогда больше не испытывал. К сожалению, когда сдали госэкзамены, всё вернулось на круги своя. Каждый сразу же зарылся в свою эгоистическую скорлупу и всё рассыпалось. Даже Ёська куда-то срочно испарился. Я предлагал хотя бы напоследок собраться в кафе или в аудитории на капустник, но тщетно. Стандартно, как обязаловку, обмыли в ресторане дипломы и разбежались. И хотя это и было лето, но таким бытовым холодом и тоской повеяло, что ужас. Контраст с “до” и “после” был разительный. А последний всплеск истинного коммунизма, когда “Один за всех, и все за одного!”, вспыхнул, как ни парадоксально, на госэкзамене научного коммунизма. Тут Цицилин сразу получил беззаговорочную двойку. Парень обладал абсолютной памятью, но, как и у меня на иностранные языки, у него на эту абракадабру всё в организме отключалось. Даже Чистов Лёнька сдал, отчаянно призывая к милосердию.
    - Меня жена на порог не пустит! – взывал он и плакал. – Детишки сиротами останутся!..
    Он на этих стонах, воплях и слезах большую часть экзаменов и зачётов сдал в процессе учёбы. Ему когда диплом вручали, то объявили, что не за режиссёрский талант дают, а за выживаемость.
    Так вот наши офицеры и две дамы из исполкома (напоминаю – мы были заочники!) сразу же побежали и уговорили экзаменационную комиссию ещё раз встретиться с Юркой, спросить его что-то вроде того “Кто такой Ленин?” и поставить тройку. Но когда мы отыскали его, он уже выкушал с горя бутылку водки и лежал под лестницей совершенно нетранспортабельный. Так и получилось, что самый актёрски одарённый и интересный из нас, диплома не получил. Вот после этого всё и рассыпалось. А пять лет два раза в году по месяцу или два мы жили, душа в душу!..

ЗЕЛЬДИН

    Приехал я после поступления в институт, а в Доме культуры уже новый директор. И кто бы вы думали? Эстрин Еремей Борисович! Тот самый, с которым я был знаком ещё до дурдома и в дурдоме общался тоже. Подлечился, родимец, и опять, как и я, - на борьбу с бескультурьем. Я и тогда обрадовался ему и сейчас тоже. А он как увидел меня, так сразу побледнел. Видимо этот сильно лысеющий вчерашний самоубийца не особенно распространялся про своё боевое прошлое, а тут свидетель и очевидец прикатил. Но я успокоил его. Это, сказал я, не преступление, не имеющее срока давности, и мы не фашистские изуверы. Кроме нас самих никто пока не пострадал! И мы с ним договорились - оба молчим про наши психоневрастенические удовольствия. Это же в наших обоюдных интересах!
    - Что ж это? - сказал он сразу после договора. – Семьдесят пять рублей после филармонии? Да ещё и у студента института культуры?
    И он добавил пятнадцать рублей и пообещал в дальнейшем тоже что-то придумать.
    Мда-а! Эстрин был тёртый калач. Всю жизнь он работал то администратором во всяческих концертных организациях Союза, то директором фильмов, то в предпоследний раз в этом же Доме культуры тоже директором, то… В общем там, где пахло деньгами от искусства, там был он. А на сегодняшний день тут очень сильно пахло! Два Народных театра – единственный в мире театр детской оперы благословенный в своё время Натальей Сац и театр оперетты плюс хореографический ансамбль требовали очень внушительных финансовых поступлений, и стоило только где надо ткнуть пальцем, и утечка была гарантированна. Да и по старой своей привычке неугомонный Эстрин опять планировал на местной базе создать летучую концертную бригаду и тут уже рубить “капусту” с плеча.
    Ознакомился я с официальным списком моих обязанностей и пришёл в ужас. Практически всю работу Дома культуры должен был делать я. Организовывать встречи, собрания, вечера отдыха для всех возрастов, следить за порядком на танцах, обеспечивать кружки и театры всем, что только ни потребуется, завлекать работников завода, писать отчёты и планы и так далее и так далее. И это за семьдесят пять рублей! Ну, за девяносто! Что тоже не адекватно! И так как я ещё не научился сам ставить ограничители и определять себе норму, то бегал как оглашенный. Посмотрел Эстрин, посмотрел и вызвал меня в кабинет.
    - Вот что, - сказал он. – Через неделю в нашем клубе состоится встреча с моим старым знакомым – знаменитым актёром Зельдиным. Это главные роли в фильме “Свинарка и пастух”, “Учитель танцев” и так далее. Фильмы старые и люди уже подзабыли его. Ты обеспечиваешь аншлаг, а я ставлю тебя художественным руководителем детской оперы. Это - сто десять рублей в месяц. Идёт?
    - Замётано! – сказал я и обеспечил такой аншлаг, что в проходах стояли и сидели.
    Правда набегался я по всяким производствам и конторам до такой степени, всучивая билеты, что самого Зельдина и не видел. Сил не было! Весь выдохся! После этого подвига я отсыпался и отъедался дня два, а жена ходила на цыпочках. А как же! Сто десять - в семью! Это почти что сто двадцать, как в филармонии! И должность по звучанию не последняя!..

ШЕФСКИЙ ВЫЕЗД

    И тут Эстрин организовал концертную командировку в далёкий подшефный у нашего авторемонтного объединения конезаводческий совхоз где-то у границы с Китаем. Мол, там места красивые и можно с недельку отдохнуть. И хотя это было правдой, но на самом деле он тайно задумал очередное своё лихое дело по сколачиванию дойной концертной бригады. И предпосылки для этого были. И ещё какие! Связи с миром искусства у Эстрина были преогромнейшие и мысли по поводу их использования не залёживались. Да и в самом ДК кадры в это время работали высокого профессионального уровня. Режиссёром двух театров был Гринкевич Николай Николаевич - ведущий бас в оперном. Он временно отсиживался в ДК после какой-то очередной театральной склоки. С ним ехала его жена с двенадцатилетним сыном. Она была завкафедрой хорового дирижирования в музыкально-педагогическом институте, а у нас подрабатывала хормейстером. Из оперного так же был приглашён солист-тенор Ошкуков, а из Казахконцерта Эстрин заарканил заслуженного артиста казаха с огромным иконостасом военных наград. Этот очень симпатичный и весёлый весьма пожилой дядька так лихо отчебучивал национальный репертуар, что мы все диву давались. Оттуда же был сосватан и аккомпаниатор - солист баянист Косинов с непонятным пиратским шрамом в форме утюга на левой щеке. Играл он, конечно, фантастически. Баян был штучный и звучал как орган, а виртуозность и импровизационные вариации не знали границ. Ну и Наум Миронович Веллер – профессиональный фотограф, а по совместительству фокусник. Когда-то он проходил стажировку в Индии и тоже долго работал в Казахконцерте магом и волшебником. Эпилепсия и сильнейшая сопутствующая неврастения выбили его из седла и теперь он обучал этому искусству только детишек. Поэтому с ним ехал один из лучших воспитанников – худенький мальчишечка лет девяти.
    Тряслись в клубной коробочке мы километров пятьсот, но не пожалели. Нас встречали как дорогих столичных гостей. Сплошные застолья с национальными деликатесами, тостами и катаниями на лошадях. На одном из катаний я так услужливо подсаживал моего благодетеля, что лошадь лягнула меня. Хорошо, что не в пах! Я минут десять отходил от этого мистического удара. То, что он мистический я понял потом...
    В общем, удовольствий было масса и мы, конечно, отплатили по высшему разряду. Такие концерты давали, что даже у Эстрина глаза на лоб каждый раз лезли от удивления и самодовольства. Под конец нас повезли на заповедное горное озеро – одно из Кунаевских мест отдыха и охоты (Кунаев – партийный царь Казахстана). Дорога почти непроходимая. Сплошные валуны и ухабы. Автобус чудом цел остался, а мы поотбили все внутренности (Кунаев и его приспешники добирались сюда на вертолётах). Наконец шлагбаум, и батюшки светы! – озеро Рица с пристанями, катерами и охотничьими хоромами. В одном корпусе нас и устроили на ночь. Ну и сказали, что после концерта и здесь будет достархан (застолье).
    Расселись в столовой егеря, повора, горничные, уборщицы, сторожа, электрики, техники и мотористы, и мы опять показались во всей своей столичной красе. Тут шеф снова сильно возбудился, но не подал виду. Только к концу застолья он неожиданно вытащил из портфеля лакированные штиблеты и потребовал освободить стол от объедков. Мы под пьяную лавочку быстро это исполнили и, вскочив на стол, Эстрин дал такую чечётку, что все ахнули. Я-то знал, на что он способен, потому что именно чечётка и привела его в своё время в дурдом. Но для людей это был ошеломляющий сюрприз. Видимо Эстрин на такой эффект и рассчитывал, так как получил невероятную дозу комплиментов. Потом мы плавали под луной по озеру на лодках, орали песни и продолжали петь осанну шефу. И он принимал всё как должное и гордо купался в лучах славы и почитания. Видимо не зря в начале достархана ему преподнесли баранью голову, что, впрочем, считалось у казахов высшей степенью уважения...

РЕПКА

    Какое-то время после поездки было тихо и стабильно. Проблема любой самодеятельности – это посещаемость и наполняемость. Поэтому опять я бегал, но уже по домам и школам и как миссионер вешал лапшу про лучший из лучших путей в сегодняшнее - правильное, а завтра - в гарантированное.
    - Только через пение душа просветляется и, в конце концов, устремляется в рай, – врал я. – Те, которые в церквях поют, уже одной ногой там!
    - Так вы что, в церковный хор набираете? Тогда вам только мальчики нужны! – говорили некоторые продвинутые учителя и смеялись.
    Но мне было не до смеха. Мы ставили мини-оперу “Репка”, а певцов не хватало. Новых-то я с грехом пополам набрал, а вот старые, уже обученные кадры, выросли и начали потихоньку отчаливать. Одну, самую голосистую пятнадцатилетнюю претендентку на роль “бабки” я просто караулил у дома. А когда застал, то она вышла в халатике и, томно поводя своими невероятно обещающими глазищами, проворковала:
    - Что ж вы стоите? Входите в дом. Никого нет. Я одна до самого вечера…
    А тут ещё аккомпаниатор - студент консерватории завёл роман с “внучкой”. Я призывал к его совести, стращал уголовной ответственностью за растление малолетних и “удовольствиями” за такую статью в местах не столь отдалённых, но тщетно! Он мне цитировал эту скотину Набокова и наигрывал мелодию “Эммануэль”.
    На репетициях Гринкевич тоже запузыривал такие этюды для “творческого раскрепощения”, что мне было не по себе. И хотя я и числился художественным руководителем, но со мной никто не считался. По сравнению с авторитетом этого пузатого монстра я был - козявка. А тут ещё он приволок “Наталку-Полтавку” и ввел меня на какую-то роль. Днём я бегал с “Репкой”, а вечерами мучился над украинской мовой.
    Наконец с грехом пополам “Репка” была свёрстана. Из оперного привезли подходящую декорацию и реквизит и вот – премьера! Ну и как всегда в самодеятельности – кадровый цейтнот. У подростка играющего деда разыгралась фолликулярная ангина. А в самодеятельности, какой может быть второй состав? Первый не надыбаешь! Батюшки мои! Учителя уже вводят в зал целые классы, родители рассаживаются, а за сценой – ужас!
    - Играй ты! – кричит Гринкевич. – Ты тощий! Сойдёшь за подростка!
    - Да я же не учил ничего! – сопротивляюсь я.
    - А что там учить! – орёт пузан. – “Здравствуй репка крепкая! Вылезай из грядки!”.
    - Ты что – одурел? – тыкаю я от волнения. - Там же текста куча! И песен тоже!..
    - Херня! – орёт Гринкевич. – Нас с тобой всех с работы повыгоняют! Председатель облсофпрофа в зале сидит! Из газет журналисты! Играй! Я буду суфлировать!
    Тут “Бабка” в балахоне с чужого плеча подходит.
    - У меня живот болит, - говорит она. – Резинка давит.
    - Шо? Какая резинка? – не может ничего понять Гринкевич.
    - Ну, которая юбку держит, - говорит “бабка”. Слишком затянули её.
    - Ты что, маленькая? – орёт Гринкевич. – Нянчится уже пора, а она – резинка!
    - Ох, Николай Николаевич, какой вы грубый, - кокетливо мурлычит “Бабка” и уходит.
    - Э-э! Ты куда? – испуганно говорит Гринкевич.
    - К костюмерше, - успокаивает его красотка.
    - Ты, недолго там, смотри, - сдерживаясь, мягко говорит Гринкевич и с налитыми кровью глазами опять поворачивается ко мне.
    Но я уже напяливаю парик.
    Грянула музыка, занавес открылся, и началось… Если припевки я всё-таки знал, то текст - через пень колоду. Зигзагами я всё время кружил у кулис и только на соло выбегал к авансцене. Зритель же, как всегда думал, что так и надо и лишь после спектакля одна педагогиня сказала, что у деда видимо не всё в порядке с мочевым пузырём.
    - Режиссёрская задумка! Проблемы возраста! – многозначительно объяснил Гринкевич и благодарно прижал меня к своему необъятному животу.

ВЕЛИКИЙ РЕФОРМАТОР

    Ещё несколько раз мы ставили для детей “Репку” и уже каждый раз деда играл я. После ангины у “штатного” деда началась ломка голоса и он автоматически выпал из актива. Зато с Гринкевичем мы сдружились. Ну это как всегда – общая беда сближает крепче, чем радость! И вовремя! Шефская поездка снова разрушила в Эстрине хрупкую грань между реальностью и претензиями на гениальность. А, может быть, и не было никакой грани. Был сумасшедший и остался сумасшедшим! Но я держал слово! Про дурдом – ни звука! И если окружающие начали замечать, что директор съезжает с катушек, то моей доли в этом не было.
    Первым заметил что-то неладное Гринкевич.
    - Что-то зачастил завком к нам, - сказал он мне как-то на репетиции “Наталки-Полтавки”. – Закрываются они с Эстриным в кабинете и что-то нехорошее там высиживают.
    И только он сказал это, как “В темницу входит царь. Стороны той государь.”.
    - Ну, - говорит Бахтубаев. – Что-то артистов из заводских у вас раз-два и обчёлся. Пора прикрывать лавочку. Люди работают, работают, а их денежки вылетают на ветер. Да и ваш детсад тоже будем ликвидировать. За год какую-то жалкую “Репку” выпустили, а потратили уйму денег. Такие расходы завод сегодня не может позволить. И я как завком полностью согласен с вашим уважаемым директором в вопросах реорганизации клубной работы. Пора переходить на самоокупаемость. Вот он пригласил заслуженную артистку казахконцерта Маргариту Ли, и она со своим молодым коллективом уже третью программу выдаёт. И никаких расходов. Статья вот в прессе хвалебная про их “Театр поэзии” есть. Завтра в девять часов чтобы все были в облсофпросе (областной совет профессиональных союзов)!
    И началось! Во-первых, отбросив высокие материи, все теряли работу. А это и хормейстеры, и аккомпаниаторы, и педагог по вокалу, и хореограф, и мы… Опера и оперетта – затратные жанры. Тут ничего не попишешь! А духовность и всякие тонкие и эфемерные вещи как не крути, но на весах сиюминутного результата не работают. Но главное это то, что Эстрин сразу превратился из друга во врага номер один. Великий реформатор, как и почти все его предшественники, делал себе имя, прежде всего на разрушении всего сотворённого до него. Естественно, что сопротивление было мощное. Склока разгорелась не на жизнь, а на смерть! И хотя с одной стороны были мы, а с другой лишь завком и Эстрин, но в вопросах склоки эти двое не знали себе равных. Мы и подписи собирали, и прессу подключали и разные ходатайства – без толку! Единственное, что раскрылось, так это документально подтверждённая утечка облсофпрофовских и заводских средств в сторону кармана завкома и какая-то подозрительная концертная бригада при заводе, которую никто не видел и не слышал. Наконец Гринкевич в очередной раз пригласил меня к себе домой, где мы в целях конспирации проводили все обсуждения и вырабатывали дальнейшую тактику.
    - Всё, – сказал он. – Надо признать - Эстрин победил. То ли в этом облсофпросе, райкоме партии и на заводе у всех руководителей рыльце в одном пушку и они душой и всем телом на стороне Эстрина и завкома, то ли среди шизофреников гении действительно не редкость. Надо искать работу! Я тебе предлагаю…
    - Подожди, Николай Николаевич, - говорю я. – А что, если припугнуть Эстрина моим тестем?
    - Как это?
    - Просто! Он позвонит, пригрозит Эстрину проверкой и баста!
    - Какой проверкой? – недоумевает Гринкевич.
    - Ну, он работает начальником городского отдела БХСС. Ну, по борьбе с разными хищениями. Он полковник милиции.
    - Что ж ты молчал? Что ж это? Ох! Ох!Ох!
    Плечи Гринкевича затряслись и он, закрыв сильно побагровевшее лицо руками, начал клониться к столу.
    - Рая! Раечка! – заорал я.
    Вбежала Рая и, в панике отрывая руки Гринкевича, тоже заголосила:
    - Коля! Коля! Коля!..
    - Скажи триста тридцать три, сжимая зубы! – профессионально затараторил я.
    - Триста тридцать три, идиот! - очень чётко пробасил Гринкевич и, отстранив Раю, смахнул с глаз слёзы радости.
    - Слава богу – не инсульт! - облегчённо вздохнул я.
    Через три дня Эстрин уволился по собственному желанию.

ПИОНЕРСКИЙ ТЕАТР САТИРЫ И ЮМОРА

    Склока не оставляет белых и пушистых – все остаются измазанными грязью или чем похуже. И отмыться практически невозможно. Тем более что кроме Эстрина мы нажили ещё более опасного врага в лице завкома Бахтубаева. Он теперь следил за нами как профессиональный сыщик и копил даже самые мелкие аргументы, чтобы избавиться от нас. Тем более что появившаяся тень моего милицейского тестя тоже его не очень грела. Поэтому вслед за уходом Эстрина и мы с Гринкевичем начали потихонечку отчаливать. Николаю Николаевичу дали в оперном театре должность заведующего литературной частью, а я перешёл в Дом пионеров Калининского района на должность руководителя драматической студии. Причём директор Дома пионеров вначале посадила меня в жюри смотра художественной самодеятельности и, нарушая все финансовые нормы, заплатила то ли три, то ли четыре ставки за две недели. Жена сразу сказала, что это хорошее место. Ну, место не место, но дров я в этом жюри сразу наломал кучу. В нашем районе в это время было семь или восемь школ с уже много лет радостно живущими драмкружками. И три или четыре кружка я сразу угробил. Хорошо, что ещё вовремя опомнился, а то бы и остальные попередохли.
    - Ну, - говорил я, когда мне давали слово. – Что ж вы так неаккуратно с материалом? Где сверхзадача, сквозное действие, кульминация, ансамблевость? Что это за беспредметная беготня по сцене? Где система Станиславского и Немировича? Ну и сценическая речь ни в какие ворота. Что они там жуют? На каком языке? Откуда такая элементарная безграмотность? Кто руководитель? Ага, - преподаватель по литературе с двадцатилетним стажем! Похвально конечно, но рекомендую прочесть для начала Константина Сергеевича “Работа актёра над собой”…
    И сыпал и сыпал в том же духе! Причём совсем не для того, чтобы унизить. Я свято верил, что делаю доброе дело – даю верный курс и рекомендации. Я был фатально убеждён, что только критика двигает прогресс. И мне очень хотелось всё улучшить. Ребята и их педагоги с горящими глазами садились перед комиссией, и я тут же начинал сверкать им навстречу своим молодым профессионализмом. Глаза тухли, наливались слезами, но авторитет мой рос. А коллективы дохли! Ну, это как всегда у нас – кто кричит громче всех и авторитетней, да ещё и сыпет цитатами, тот и умница.
    Дали мне полторы ставки и прикрепили к 73 школе, где ещё какие-то часы добавили. Но главное – там была хоть и маленькая, но сцена. А в Доме пионеров, который за его микроскопическую величину, но очень тёплую атмосферу называли ласково “домиком”, не то что сцены, а даже туалета приличного не было.
    Подумал я, подумал и начал распахивать самую коварную и опасную, но ходовую и эффектную целину! Юмор и сатиру! По образцу театра миниатюр. Сначала по готовым сценариям, а потом и самому чиркать пришлось. Потому, что кроме четырёх сценок “Пионерского фитиля” ничего приличного для постановок нигде не было. Да и те были написаны, видимо под большим партийно-профсоюзным давлением, так как на четыре малюсенькие сценки было четыре самых крутых в Союзе авторов - юмористов-сатириков – Курляндский, Успенский, Хайт и ещё кто-то.
    Но то, что они из себя с грехом пополам выдавили, было детским лепетом по сравнению с тем, что нашлёпывал я. Я взрослые проблемы вкладывал в уста младенцев. И при первом же показе где-то в парке кто-то из райкома партии сразу же грозно и громогласно выкрикнул:
    - Кто автор?
    - Успенский! – тут же нашёлся я.
    - А-а… - успокоился ответственный и начал хвалить за остроту и актуальность.
    Вот так и пошло. Во всех своих программах самые крутые сценки я подписывал знаменитыми именами. И меня не трогали. Постепенно я так обнаглел, что потащил своих гениальных детей на телевидение. И тут мой авторитет, конечно, вырос до потолка. Сама Татьяна Бас из ЦК комсомола заинтересовалась и предложила создать пионерскую агитбригаду для участия в мероприятии “Турксиб-БАМ – перекличка пятилеток”.

ТУРКСИБ

БАМ